Мадде перестала говорить об Эрике, но все еще пребывала в унынии. Она смотрела передачи для малышей, и Джеки подозревала, что девочка начала тайком сосать большой палец.
Неприятное чувство узлом завязалось у Джеки в желудке, едва она вспомнила, как потеряла терпение сегодня, когда Мадде не захотела играть на фортепьяно. Джеки упрекнула Мадде, что та ведет себя как маленькая, дочь расплакалась и в ответ крикнула, что отныне никогда не станет ей помогать.
Теперь девочка забилась в шкаф и лежала там среди пледов, подушек и уютных мягких игрушек и не отвечала, когда Джеки заговаривала с ней.
Нужно дать ей понять, что вовсе не обязательно быть хорошей девочкой, подумала Джеки. Что я люблю ее, несмотря на все, и она не должна угождать мне ради того, чтобы я ее любила.
Джеки прошла по прохладной прихожей и ступила в солнечный свет, лившийся через окна гостиной. Свет был точно теплая волна, и Джеки знала — фортепьяно нагреется, как большое животное.
На улице что-то сносили — от треска строительных машин подрагивал пол под ее босыми ногами, и она слышала, как звенят стекла в рассохшемся оконном переплете.
Пятки наступили во что-то липкое, разлитое на паркете. Наверное, Мадде пролила сок. В комнате стоял затхлый запах — запах крапивы и влажной земли.
От колющего, как электрический ток, ощущения опасности Джеки передернулась, по спине пробежал озноб.
Неудивительно, что после всего случившегося, после ужасных новостей об Эрике она стала такая нервная. У окна, выходящего во двор, Джеки послышался шорох.
Она насторожилась и подошла ближе. Было тихо, но, если шторы раздвинуты, кто-нибудь вполне мог глазеть на нее.
Джеки еще приблизилась к окну, вытянула руку и коснулась стекла.
Она задернула шторы, звякнули крючки, и снова настала тишина, только шторы, покачиваясь, шелестели о стену.
Джеки подошла к фортепьяно, села на табурет, подняла крышку, приготовилась играть, опустила пальцы — и почувствовала, что на клавишах что-то лежит.
Обрывок ткани.
Джеки взяла его, ощупала. Полотенце или какой-то коврик.
Наверное, Мадде положила его сюда.
На ткани прощупывалась искусная вышивка. Джеки провела по стежкам кончиками пальцев.
Будто какая-то фигура — зверь с четырьмя ногами. Крылья или перья на спине, человеческая голова с кудрявой бородой.
Джеки осторожно поднялась, похолодев всем телом, словно провалилась в колотый лед.
В комнате кто-то был.
Она уже уловила присутствие чужака — только что, у окна.
Паркет за спиной скрипнул.
От предчувствия смертельной опасности мир сжался до одной болезненной точки, где Джеки осталась лицом к лицу со своим страхом.
— Эрик? — спросила она, не оборачиваясь.
Что-то медленно зашуршало, пол вибрировал так, что зазвенела пустая ваза для фруктов.
— Эрик, это ты? — Джеки изо всех сил старалась говорить спокойно. — С чего это ты явился сюда…
Она обернулась и услышала чужое дыхание, поверхностное и частое.
Джеки отступила к двери.
Он стоял, не шевелясь, но Джеки различила поскрипыванье — словно он был одет в клеенчатую или прорезиненную ткань.
— Давай все обсудим. — Она отчетливо услышала страх в своем голосе. — Я, и правда, перегнула палку, я хотела позвонить тебе…
Он ничего не ответил, только перенес вес с одной ноги на другую. Скрипнул пол. Джеки слабым голосом проговорила:
— Я больше не сержусь, я постоянно думаю о тебе… все будет хорошо.
Джеки подалась в сторону прихожей, думая: надо выбраться, выманить Эрика из квартиры, подальше от Мадде.
— Пойдем посидим на кухне — Мадде еще не пришла домой, — солгала она.
Вдруг по полу застучало — он торопливо приближался, и Джеки вытянула руку, чтобы задержать его.
Что-то ударило по ее поднятой руке. Пестик скользнул по локтю, и Джеки отшатнулась.
Адреналин хлынул по венам; Джеки не почувствовала боли в руке, на которую пришелся удар.
Она попятилась, подняла дрожащую руку, обернулась, уткнулась в стену, ушиблась коленями о столик, схватила стеклянную миску, в которую Мадде обычно насыпала попкорн, и ударила изо всех сил. Попала, и миска раскололась. Он рванулся прямо к ней, и Джеки прижалась спиной к книжному стеллажу.
Она всем телом ощущала его плащ. Отпихнула его обеими руками, в лицо ударило горькое дыхание.
Книги с шумом посыпались на пол.
Это не Эрик, подумала Джеки.
Запах не его.
Ведя рукой по стене, она побежала к входной двери, трясущимися руками принялась вертеть замок.
Тяжелые шаги приближались.
Джеки открыла дверь, но что-то звякнуло, и дверь захлопнулась.
Цепочка. Она забыла про цепочку.
Джеки снова потянула дверь, схватилась за цепочку, но руки слишком дрожали, и ей не удалось снять цепочку.
Тот, кто хотел убить ее, приближался с каким-то горловым рычанием.
Джеки надавила на витую цепочку кончиками пальцев, потянула в сторону и наконец отцепила; распахнув дверь, она, спотыкаясь, вывалилась на лестничную клетку. Чуть не упала, но дотянулась до соседской двери и забарабанила в нее ладонью, крича: «Откройте!»
Уловив движение у себя за спиной, обернулась и подняла руки к лицу, чтобы защититься.
Удар опрокинул ее на соседскую дверь, кровь потекла по щеке. Джеки только тяжело хватала воздух, когда от следующего удара ее голова мотнулась в сторону.
Горький цветок распустился и заполнил рот и ноздри, теплый цветок с лепестками, как тонкие перья.
Глава 123
Лежа на полу машины, Эрик слышал только шум мотора, монотонный гул шин и легкие вздохи Нелли, сосредоточенной на дороге.
Через двадцать минут после Сикла-странд Нелли въехала в центр Стокгольма со множеством светофоров, поворотов и смен полосы. Потом Нелли остановилась, вылезла из машины, и ее долго не было. Эрик, с головой накрытый пледом, осторожно поменял положение и стал ждать. Он задремал в нагретом воздухе, но проснулся, когда возле машины послышались голоса.
Рядом спокойно беседовали двое мужчин. Эрик хотел подслушать разговор — ему показалось, это полицейские, но судить было трудно.
Он замер под теплым пледом, стараясь дышать потише. Правый бок онемел, но Эрик не решался ерзать, пока голоса не удалились.
Прошло еще минут сорок, прежде чем Нелли вернулась. Эрик услышал, как она открывает багажник и со стоном грузит туда какую-то тяжесть. Машина качнулась. Нелли села за руль, завела мотор, и салон наполнился «Симфонией псалмов» Стравинского.