Она ничего не шептала, вздыхала не как Анна, она дышала, словно не желая поддаться боли.
Я хотел зажечь ночник, я все еще был настолько пьян, что лампа упала на пол. Шатаясь, я встал и, опираясь о стену, зажег верхний свет.
В моей постели сидела моя дочь. Она была накрашена, в украшениях и улыбалась, несмотря на свой страх.
Я заорал, закричал, бросился к ней и вырвал серьги Анны из ее ушей, я ткнул ее лицом в окровавленную простыню, я протащил ее по лестнице и дальше в снег, я споткнулся и упал, снова поднялся и толкнул ее.
Она замерзла, у нее из ушей текла кровь, но она пыталась улыбаться.
Я буду наказан, я должен быть наказан, мне следовало понять, что происходит. Уединение, цветение, крадущиеся шаги, подглядывание, вечное желание брать украшения и косметику Анны.
Йона прервал чтение, посмотрел на ржавый ключ и черные серьги в витрине, на строки о возможности унаследовать жену прежнего священника. Он покинул экспозицию с дневником в руке, прошел мимо фотографии трех исхудалых вдов. Эллинор расставляла кофейные чашечки с блюдцами на полке позади стойки. Она собирала фарфор в стопку, он слегка позванивал. Вялая муха влетела в открытые двери кафе и ударилась об окно.
Когда Йона вошел, Эллинор обернулась. По ее лицу было ясно видно: она раскаивается, что рассказала о братнином дневнике.
— Можно спросить, как умерла жена Петера?
— Этого я не знаю, — коротко сказала Эллинор, продолжая расставлять чашки и блюдца.
— Вы говорили, что дружили с Анной.
Подбородок старухи задрожал.
— По-моему, вам пора уходить, — сказала она.
— Я не могу уйти.
— Я думала, вы интересуетесь проповедями Петера, поэтому я… — Эллинор покачала головой, взяла поднос с кофе и печеньем и пошла к двери.
Йона придержал ей дверь, подождал, пока она поставит поднос перед посетителями в саду.
— Я не хочу говорить об этом, — слабым голосом проговорила она.
— Это был несчастный случай? — резко спросил Йона.
Лицо Эллинор сделалось совсем беспомощным и перекосилось от плача.
— Не надо, — попросила она. — Неужели не понимаете? Прошлого не вернешь…
Она опустила голову и тихо заплакала.
Подошла ее помощница и положила руки на содрогающиеся плечи Эллинор. Гости, взяв печенье, встали и перешли за другой столик.
— Я из полиции, — настаивал Йона. — Я могу узнать, но…
— Будьте добры, уходите, — сказала женщина и обняла Эллинор.
— Это был просто несчастный случай, — плакала старая сестра священника.
— Я не хочу бередить вам душу, — не отступался Йона, — но мне необходимо знать, что произошло, и выяснить это мне надо сейчас.
— Автомобильная авария, — всхлипнула Эллинор. — Лил дождь… они врезались в кладбищенскую стену, Анну заклинило в машине, лицо оказалось настолько изуродовано, что…
Она неуверенно села за один из столиков, глядя прямо перед собой.
— Продолжайте, — спокойно попросил Йона.
Женщина посмотрела на него, вытерла слезы и кивнула.
— Мы видели это из усадьбы… Брат выбежал, заспешил вниз по дороге… я бежала за ним под дождем, видела, как дочь изо всех сил пытается освободить ее, ударила домкратом… прямо по машине… а я только кричала, бежала через заросли ивы… — Голос женщины прервался, она несколько раз открыла и закрыла рот, потом продолжила: — Повсюду осколки стекла и обломки жести, пахло бензином и горячим металлом… Дочь сдалась, она просто замерла на месте и ждала, когда придет отец… Помню ее потрясенные глаза и странную улыбку…
Эллинор подняла руки и посмотрела на ладони.
— Господи, — прошептала она. — Девочка только-только приехала домой из школы Клокхаммар, и вот она стояла в своем желтом плащике, смотрела на мать. Лицо Анны было все изрезано, везде кровь, далеко за…
Голос снова оборвался. Она сглотнула и медленно продолжила:
— Странное воспоминание. Я точно помню, что слышала тонкий голосок, когда подбегала, говорил как будто ребенок… В этот момент машина загорелась, я увидела, как вокруг Анны образуется голубой пузырь, а в следующий миг я лежала в мокрой траве в канаве, и огонь закручивался вокруг машины спиралью. Ближняя береза занялась, и я…
— Кто вел машину?
— Я не хочу говорить об этом…
— Дочь, — ответил Йона вместо нее. — Как ее звали?
— Нелли, — сказала старуха и измученно посмотрела на него.
Глава 119
Пробираясь к Роки между столиками кафе, Йона пытался дозвониться Эрику.
Телефон выключен.
Йона набрал личный номер Марго. Она не ответила. Тогда он позвонил своему прежнему начальнику из управления уголовной полиции, Карлосу Элиассону, и оставил короткое голосовое сообщение.
Роки так и сидел в тени березы, подбирая крошки с живота. Он снял ботинки и носки и шевелил пальцами в траве.
— Нам пора, — сказал Йона, подходя к нему.
— Получил ответ на свои вопросы? Йона прошел мимо Роки и сбежал по лестнице к парковке. Петер хранил дневник номер двадцать четыре отдельно от остальных тетрадей: содержание было слишком постыдным. Именно поэтому Нелли не нашла этот дневник, когда уничтожала прочие.
На последних страницах дневника Петер описывал, как дочь отправили в консервативный христианский интернат для девочек.
Йона остановился возле угнанной машины и подумал, что Нелли было четырнадцать, когда она уехала в школу Клокхаммар неподалеку от Эребру. Она провела в интернате шесть лет. Возможно, все это время она не виделась с родителями, но зацикленность на отце не прошла.
Из-за ощущения того, что она любила — и ее отвергли, она отдала все — и у нее все забрали, у девочки развилось глубокое расстройство личности.
Она внимательно наблюдала за матерью, пыталась стать похожей на нее и занять ее место.
Роки снова надел ботинки, однако носки нес в руке; в таком виде он спустился на парковку и открыл дверцу машины.
— Тот «грязный проповедник» — женщина? — спросил Йона.
— Вряд ли. — Роки взглянул ему в глаза.
— Помнишь Нелли Брандт?
— Нет. — Роки уселся на пассажирское сиденье.
Йона поднял разломанный пластиковый пенал над замком зажигания, соединил красные проводки, оторвал скотч с коричневых прикуривателей, свел концы; проскочила искра, и мотор завелся.
— Не знаю, что ты помнишь из гипноза, — говорил Йона, ведя машину, — но ты рассказывал, как в первый раз увидел «грязного проповедника»… Ты встретил ее на похоронах в Шёлдинге, но человек, которого ты описал, священник, лежавший в гробу, — ее отец Петер…