Он замолк на минуту, покрутил головой, как будто удивляясь тому, что говорит.
— Ни в коем случае, — закончил он быстро, — нельзя идти туда, куда она ведет. Бывайте, шурави. Идите. Аллах с вами.
* * *
Следующей ночью взрывы не дали уснуть. Дикие животные то и дело взлетали в воздух на минах в ущелье Заргун.
Утром, едва солнце немножко нагрело песок, Леварт пошел к яру.
* * *
Змеи не было. Не появилась. В ущелье все было иначе. Теснота давила, душил смрад, противный запах гнили, сверлящая в носу вонь зверинца. Леварт видел то, чего раньше не замечал: грязные потеки на камнях, которые выглядели, как засохшая блевотина. Экскременты змей, разлагающиеся трупики крыс, жужжащие над ними зеленые, толстые, гадкие мухи. Чахлый мох, напоминающий мерзкий лишай, на скалистых стенах.
Да, он должен, обязательно должен понять, должен суметь расшифровать и разобраться в сигналах, уяснить, что это — предупреждение. Предупреждение перед полосой трагических событий, которым суждено произойти.
Которые начались со смертью Ваньки Жигунова.
* * *
Ванька Жигунов погиб, можно сказать, по собственному желанию.
— Послушай, прапор, — обратился он к Леварту, — дай-ка ты мне сейчас подежурить денек-второй на ка-пэ-пэ. Здесь на блокпосте тоска страшная, ребята уже бесятся. Я бы взял на калитку еще тех наших трех молодых, поднатаскал бы их, показал, как на посту стоять, научил их бдительности. Была бы для них хорошая наука.
— Эх, Иван, Иван, — покрутил головой Леварт. — Что ты из меня дурака делаешь? Даже противно слушать. Солдат поднатаскаешь, бдительности научишь? Да ты просто завидуешь Валере, что он обогащается, грабя афганские автобусы. Захотелось самому грабежом заняться. Валера — типичный мародер и спекулянт, рано или поздно кто-нибудь его заложит и он попадет под трибунал. Я думал, что ты умнее, сержант.
— Ты преувеличиваешь, прапор, — скривился Жигунов. — Валера в самом деле ворюга и урка, зона ему светит стопроцентно. Но если бы каждого нашего брата, который на калитке азиатов обдирает, под трибунал отдать, то на всех бы трибуналов не хватило. Закрой глаза. По старой дружбе. Не крути, не крути головой! Я знаю, почему ты не соглашаешься. Могу сказать тебе это прямо в глаза, хочешь? Ты высылаешь Валеру на ка-пэ-пэ, хоть знаешь, что он ворует и грабит, потому что тебе противно его возле себя видеть. Предпочитаешь, чтобы рядом я был. Ничего мне за это не причитается? Пусти на дежурство, Павел Славомирович.
— Ну, иди.
* * *
О том, что в направлении КПП движется какой-то транспорт, сообщили по радио с точки, удаленного поста «Муромца». Жигунов встал, схватил АКМ.
— Ну, ребятки, — позвал он солдат. — За работу. Так, как я учил. А ты что, Сметанников, на рыбалку собрался? Или к тете на именины? Надеть броник! Всем надеть броники, и как следует! Кожемякин, Ткач, за мной на дорогу. Ефимченко к пулемету. Шевелись!
Из-за поворота, лавируя среди скатившихся со склонов камней, показалась, однако, не долгожданная бурбахайка, то есть загруженный доверху пассажирами и багажом местный автобус, источник добычи и обогащения. То, что показалось, было побитым и ужасно ободранным белым пикапом.
— За рулем дедуля в чалме, — доложил из-за бинокля Сметанников. — Рядом с ним бабища какая-то. На кипе две… Нет, три бабы в паранджах. И никакого большого багажа.
— Не пофартило, — сплюнул Жигунов. — Никакой пользы от них мы не получим. Не будет у них ничего, что взять стоило бы.
— Тогда как? — спросил Ткач, вертясь под тяжестью жилета. — Пропустим их?
— После контроля. Мы тут для того, чтобы контролировать, забыл? Прикрой нас, Ефимченко. Эй, там! Стоять! Контроль!
Пикап, который до этого времени едва волочился, вдруг рванул вперед в облаке выхлопов. Старик-водитель с бородой, как у козла, сгорбился над рулем. Женщина, которая сидела возле него, выставила через окно ствол Калашникова и выпалила очередью по постовым. Ткач завыл и упал. Жигунов и Кожемякин нырнули за мешки с песком.
— Вали в них, Вова! — зарычал Жигунов. — Вали! Огонь!
Ефимченко не успел. Не было у него достаточно сноровки, его руки тряслись, пальцы два раза соскользнули с пэкаэма. У баб на кузове пикапа сноровки было куда больше. Потому что это были вовсе не бабы, а одетые в паранджу духи. У одного была американская базука М-72, у второго РПГ-7, оба пальнули в бункер калитки. Третий бросил три связанные проволокой гранаты. Женщина выстрелила весь магазин. После чего пикап на полном ходу начал уходить. Кожемякин выскочил из укрытия и догонял его огнем из РПК. Но когда моджахеды сыпнули с кузова градом прощальных пуль, он смылся за камни.
Подбежало подкрепление, но слишком поздно, чтоб хотя бы увидеть большие буквы «TOYOTA» на задке пикапа. Подбежал Якорь, Гущин и солдаты с «Руслана», подбежали с «Муромца» Бармалей и Захарыч. Подбежал Леварт и Ломоносов.
Мирон Ткач, раненный в обе ноги, валялся в конвульсиях на дороге и выл от боли. Боря Кожемякин, тот, что вначале плакал на заставе, оказывал ему первую помощь. А внутри разбитого бункера КПП, среди тлеющих тряпок и коробок, сидел с отсутствующим взглядом Володя Ефимченко, нежно голубя свой ПКМ. Неподалеку, окровавленный и обожженный, раненный, но скорее всего не очень серьезно, всхлипывая, корчился Федя Сметанников. Его разорванное левое ухо свисало до самого погона, как обрезанная кожура яблока. Но Сметанникова не интересовало состояние его уха. Он пристально всматривался в лежащего два метра дальше сержанта Жигунова.
— Санитар! — закричал Бармалей. — Санита-а-ар!
Жигунов был жив. Благодаря пуленепробиваемому жилету он не погиб на месте. Однако у него было очень обожженное и обезображенное лицо, обе ноги, от бедра вниз, были обгоревшие и изувеченные. Но больше всего досталось левой руке. Осколки посекли плечо и вырвали целые куски бицепса. Во многих местах выглядывала кость.
— Держись, Ваня, — прохрипел Леварт, становясь возле него на колени. — Ради Бога, держись… Братан…
Он вырвал из рук санитара шприц с промедолом, синтетическим морфином, и сам сделал укол. Сразу после этого у него начали дрожать руки. Бармалей оттянул его. Санитар уколол Жигунову еще один промедол, после чего начал перевязывать руку сержанта, бинтуя ее вместе с обгоревшими обрывками рукава. Жигунов напрягся и закричал. Из-под его ног вдруг забила темно-красная кровь.
— Хочу до… до… мой… — выдавил он из себя меж лопающихся на губах пузырей.
И умер.
Все стояли неподвижно. Ткача забрали на носилках. Его тоже спас броник, огнестрельные раны ног были не настолько серьезны, как можно было бы судить из его панических криков.
— Докладывают с точки, — прервал вдруг тишину Якорь. — Едет следующий автомобиль. Большой.
Бармалей аккуратно вытащил из объятий Ефимченко ПКМ, взвесил в руках, перезарядил. Когда он шел по дороге, к нему подсоединились Якорь и Леварт с акаэсами. И бледный как смерть Кожемякин с РПК.