Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Финкель cтр.№ 90

Этот еврей выманил у нас все, что было. Бабушка подарила мне часики, сережки, золотую цепочку – все забрал. Муж сказал: «Он нас раздел, в чем выйти на улицу?»

Все же вскоре поехали в Иерусалим. Вступили в «Рабочий батальон». Веселая жизнь! Беззаботная… Работы полным-полно: строили шоссе и еще… какие-то стены… Они заслоняли горы, чтобы потоки с гор не смыли шоссе. А после три года – безработица. Поехали в Иерихон. Жара – страшная. С четырех утра таскали воду на старых мулах, купленных по дешевке в английском интендантстве… Сегодня у нас в Доме престарелых живут люди, ничего не делают! Только в лавку бегают, кушают, спят… А в Иерихоне Иегуда Копилевич кричал: «Работать! Работать! Потому что приедут евреи – у них не будет выхода, они приедут – ничего, что царя сбросили! И никто не захочет жить, как вы…»

Уже лет десять, как работал первый в Израиле и в мире кибуц «Дегания». «Делать все своими руками» – такой там был девиз! А сейчас – притворство и лицемерие!..

…Мы с женой приходим к ней чаще всего по пятницам. Смотрим, как зажигает субботние свечи. Руки ее распростерты. И кажется, будто кроме обязательных слов молитвы она сейчас выдохнет: «Изыди! Изыди!» Скажет мне: «Убирайся из страны своей, с места твоего рождения, из города, в котором ты родился и жил и прожил все свои годы, «в землю, которую я укажу тебе», – куда глаза глядят!»

Из земли той я убрался.

Пришел ли к самому себе?

Пришли ли мы все к самим себе?

– Бог любит поиграть с человеком, – говорит она. – Ох любит…

Шире Горшман – девять десятилетий и еще четыре года.

Старость…

Как невесело назвал ее Шарль де Голль: кораблекрушение. Впрочем, сама Шира больше солидарна не столько с государственным деятелем Франции, сколько с любимой артисткой Фаиной Раневской: «Паспорт человека – это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить как восемнадцатилетний человек», так что «старость – это просто свинство!».

Шира только иногда сокрушается:

– Господи, уже все ушли, а я все живу… Все, все коммунары ушли, от них я этого, право, никак не ожидала…

Ну, о коммунарах – после.

Пока – о преодолении старости, ибо старость так же многообразна, как и старики. Один случай не похож на другой. И встречают старость по-разному. Сама Шира может прочесть по памяти большой кусок из любимых «Казаков» или «Хаджи-Мурата» Толстого, из Чехова (тоже любимого), обожает Иегуду Галеви, стихи Давида Гофштейна, Меера Хараца, а свои новые рассказы на идиш и просто читает от начала до конца наизусть, да еще переводит одновременно на русский язык.

Ходит быстро, пусть не покажется странным, стремительно семенит ногами: «Фи! Стыдно уступать возрасту, стыдно…»

И не уступает.

Почти каждый год пишет и издает (!) новую книгу. Очередную только что получила в переводе на иврит.

Литературные премии, отклики – почти изо всех стран мира.

Все восторженное – пропускает мимо ушей. Главное – работать, не стонать от скуки, лучше стонать от боли, чем от скуки, а когда к скуке добавляется тоска, тревога – нет спасения.

И потом, кто нынче покупает книги? Был в Ашкелоне месячник культуры идиш. Под покровительством мэра города. Статей про месячник – бездна. И одного хвалили. И другого. И тот – организатор. И другой – выдающийся культуртрегер. И без того – ничего бы не состоялось. И без этого…

– Шира, – спрашиваю, – сколько ваших книг на празднике купили?

Молчит.

– Две, – вмешивается Рут (дочь). – Пусть Господь воздаст им сторицей!

– За такой-то подвиг?

Впрочем, быть может, Рут и права. Один известный российский критик в статье о Тургеневе, например, пишет: «…сегодня под артиллерийскими стволами не заставить простого обывателя читать те же «Дворянское гнездо», «Рудина», «Накануне», «Отцы и дети», «Вешние воды»…»

А еще на идиш?!

Вот если бы эротико-политический роман об Иосифе Кобзоне или Борисе Абрамовиче?

Помню, зашел к ней перед вечером памяти Иннокентия Михайловича Смоктуновского, ее зятя. Она уже собралась. Сидела на стуле прямо – как сидят обычно актеры.

– Это брать? – спросила, показывая на черную шаль, висевшую на спинке стула.

– У каждой женщины есть свои дополнительные органы, как ручки у пилота… – мудрствовал я.

– Эту шаль привез мне Михоэлс из Америки, кроме вас, даже никому не рискну сказать об этом.

Господи, Шира, нашла кому доверять тайны! Нынче что для журналистов, что для писателей не правдивые статьи хороши, а коммерческие. И чтоб про жареное… А тут такое имя – Михоэлс…

Вообще же, в ехидно работающем сознании нового репатрианта гадости зарождаются самостоятельно, всегда приходят тонко замаскированными и с неподдающимся быстрому распознаванию планом.

Прости, Господи…

…Внучка как-то приехала и привезла драгоценный рисунок Менделя Горшмана.

– Всю ночь провели у гроба Михоэлса, – вспоминает Шира. – Горшман не выпускал карандаш из рук… Мне кажется, что работы Горшмана – больше чем стиль. Это состояние еврейской души. Ужас не в том, что жизнь и смерть, смерть и любовь рядом, что они находятся в состоянии противоборства, а в том, что они сосуществуют, уживаются… Ну, пошли?

Накануне звонила дочери. Дочь Шломид (по-домашнему – Соломка) рассказала о внезапной кончине мужа, Иннокентия Смоктуновского, о похоронах, каких давно не видела Москва, о том, как последнему выходу артиста аплодировали тысячи людей (так недавно хоронили Феллини), об участии Горбачева в похоронах, его хлопотах…

В тот день Шира была молчалива. Она вообще молчалива. Произнесет несколько слов за день – и того много. А если разговаривает сама с собой – так это не она. Это говорят ее персонажи. А она только поправляет их, как поправила однажды соседку, которая сказала, что вот выстирала спинжак и повесила его сушить.

Шира поправила:

– Не «спинжак» а пиджак.

– Ах, Шира Григорьевна, по-вашему, по-интеллигентному, можно только сдохнуть…

Да, в тот день Шира была молчалива. Вопросительно посмотрела на меня:

– Как теперь будет жить Шломидка? Она читала сценарии, договаривалась с киностудиями, обсуждала костюмы… Но… Это же не профессия!.. Горбачев принимает участие? О, им было о чем поговорить с Иннокентием Михайловичем. Оба они крестьянские дети… Но о чем будет говорить с ним Шломид? Как будет жить? А вообще она у меня молодец! Говорит: «Кеша мог давно лежать в братской могиле, но вот достиг всех степеней славы. Чего же обижаться на жизнь?»

И впрямь, рядовой Иннокентий Смоктуновский был взят в плен, бежал, стреляли в него, но не попали. Потом десять лет боялся, что посадят за то, что был в плену. Отсюда – театр в Красноярске и в Норильске, подальше от государевых глаз. Да ведь и время его тогда еще не пришло…