Леонард поворачивается, смотрит на меня. Я на него.
Я рассказал тебе эту историю по нескольким причинам. Самая важная: когда кончаются силы и кажется, что сейчас сорвешься, просто держись и рано или поздно станет, на хер, лучше.
Мы смотрим друг на друга.
Я тебе уже сказал, малыш, если ты свалишь отсюда, я тебя разыщу и верну. Сколько раз свалишь – столько раз, на хер, верну. Если хочешь, можешь проверить разок, держу ли я свое слово, но я тебе не советую. Самое умное – просто послушаться моего совета. Может, я и кокаинщик со стажем, и первостатейный торчок, и почетный пациент, но я даю тебе дельный совет. Не будь дураком, будь сильным и гордым, живи с достоинством и, главное, держись.
Мы смотрим друг на друга. Я слушаю его, проникаюсь уважением к нему и к его словам. В его словах есть правда. Они пережиты и перечувствованы. Я верю в такие вещи. В правду, в пережитое, в перечувствованное. Вот в это я верю. Главное, держаться.
Как думаешь, ты справишься?
Я киваю.
Да, справлюсь.
Он улыбается.
Значит, драться со мной передумал.
Трясу головой.
Нет, я не буду драться с тобой.
Ты умнеешь на глазах, малыш.
Я усмехаюсь. Отворачиваюсь и смотрю на озеро. Туман разошелся, лед подтаял, сосульки роняют капли все быстрее, капли стали тяжелее. Солнце взошло, небо голубое, яркое, чистое, голубое, светлое, пустынное, голубое. Так и выпил бы его, если б мог, выпил и возликовал, наполнился им и уподобился ему. Мне становится лучше. Пустота, ясность, свет, синева. Мне становится лучше.
Леонард говорит.
Пора на завтрак.
Да.
Леонард поднимается со скамейки. Я смотрю на него.
Спасибо, Леонард.
Он улыбается.
Пожалуйста, малыш.
Я встаю. Думаю, чего бы еще сказать, но не нахожу слов, чтобы выразить то сильное, простое, глубокое впечатление, которое испытываю. Поднимаю руки, протягиваю к Леонарду и обнимаю его. Если нет слов, пусть говорит объятие. Сильное, простое, глубокое впечатление. Объятие выразит его.
Мы возвращаемся обратно в клинику. Пока идем по дорожке, навстречу попадаются другие пациенты, мы здороваемся, или киваем, или обмениваемся парой добрых слов. Многие вышли на разминку, идут с целенаправленным видом. Некоторые просто прогуливаются. У кого-то вид потерянный.
Мы заходим в столовую, берем подносы, выбираем еду, садимся за стол, где уже сидят Матти, Эд, Тед, Майлз и новенький по имени Бобби. Бобби – низкого роста, жирный, с розовой кожей и рыжими волосами, как у ирландца, перед ним стоит огромная тарелка, доверху наполненная едой. Он умудряется набивать рот и без умолку что-то говорить, Матти, Эд и Тед подкалывают его, Майлз молча слушает.
Когда мы садимся, Бобби не обращает на нас внимания. Он продолжает жевать и говорить, жирный второй подбородок ходит ходуном. Он рассказывает про каких-то гангстеров из Бруклина, говорит, что управлял их деньгами – инвестировал в акции на бирже, а те поставляли ему наркотики и женщин и все, чего он ни потребует. Когда он называет количество наркотиков, Матти смеется и отвечает, что он потребовал бы больше. Бобби тут же поправляется и заявляет, что на самом деле он и требовал больше. Когда он рассказывает про женщин, Эд говорит, что поиметь четверых за раз – не бог весть какой подвиг, тогда Бобби заявляет, что в следующий раз он и поимел восьмерых. Он рассказывает про крэк и сколько его выкурил, а Тэд спрашивает, каково оно по ощущениям, всегда, дескать, хотел попробовать. Бобби говорит, что вещь сильнейшая, валит с ног. На самом деле ничего подобного. Тед ржет, как конь, и повергает Бобби в смущение. Леонард сидит тихо, внимательно смотрит и слушает. Вдруг спрашивает у Бобби – кто эти его знакомцы из Бруклина и как он свел с ними знакомство. Уж не знаю, знает ли Леонард этих людей, о которых речь, но не сомневаюсь, что он прощупывает Бобби. Не думаю, что вся эта болтовня произвела на него впечатление.
Мне, наконец, надоел Бобби с его болтовней, и я фыркаю в ответ на его откровения про миллионы, которые он, по его словам, зарабатывал каждый год. Он замолкает, смотрит на меня и спрашивает – чего я тут нашел смешного, черт возьми. Я смотрю на него и отвечаю, что смешным нахожу его вранье, и тут Майлз впервые открывает рот и говорит, что это и правда крайне смешно. Бобби, как все разоблаченные вруны, тут же лезет в бутылку и начинает нападать. Он спрашивает меня, сам-то я, кто, на хер, такой, и кто мне, на хер, позволил оскорблять его. Я отвечаю, что сам-то я никто, а то, что считаю нужным, делаю без позволения. Он говорит, что я не на того напал, что он не из тех парней, которых можно оскорблять безнаказанно, что я должен забрать свои слова обратно, иначе пожалею, но мне при виде полутора центнеров жира, которые трясутся и наскакивают на меня в припадке праведного гнева, становится дико смешно. Я хохочу ему в лицо, он вскакивает и говорит – не хочешь ли выйти, поговорить, мелкий говнюк, я отвечаю – хочу, конечно, давай выйдем, поговорим. Он оглядывается на Линкольна и Кена, которые сидят через пару столиков от нас, и говорит – тебе повезло, что они тут, а то бы я надрал тебе задницу. Я смеюсь, забираю свой поднос и ухожу.
Ставлю поднос на конвейер. Поворачиваюсь и сталкиваюсь нос к носу с Лилли. Она роняет свой поднос, он падает на пол, все рассыпается, она наклоняется, чтобы собрать, а я, чтобы ей помочь. Когда тянусь за опрокинутой чашкой, она задевает рукой мою руку, и я ощущаю в ее ладони свернутый листок. Когда она отводит руку, листок остается в моей ладони. Так барыги передают клиенту наркоту на перекрестке. Пакетик переходит из руки в руку, со стороны все выглядит совершенно невинно. Ее рука скользнула по моей руке. Бумажный листочек остался у меня.
Мы подбираем тарелку, пустую миску из-под каши, вилку, нож, ложку, она ставит поднос на конвейер, и я ухожу. Как и на перекрестке, все мысли только об этом конвертике в руке, не терпится его развернуть. Как и на перекрестке, я понимаю, что спешить нельзя, нужно уйти в безопасное место, где никого нет. Как и на перекрестке, я понимаю, что совершил недозволенное.
Кладу листок в карман брюк, иду на лекцию в зал, выбираю место в заднем ряду. Еще рано, в зале почти никого. Лезу в карман, достаю листок. Как и на перекрестке, руки дрожат, сердце колотится, перед глазами все расплывается, нужно усилие, чтобы сконцентрировать взгляд, хочу как можно скорее узнать, что там у меня, иначе сойду с ума. Руки дрожат. Разворачиваю листок. Внутри ничего. Не могу сказать наверняка, чего я ожидал. Не могу сказать наверняка, как бы поступил, окажись внутри отрава. Одна часть меня немедленно употребила бы ее, а другая часть немедленно помчалась бы в ближайший туалет и выбросила. Не знаю, как бы я поступил.
Переворачиваю листок, вижу слова. Я вижу их, но чтобы прочитать, нужно сконцентрироваться, а чтобы сконцентрироваться, нужно успокоиться. Читаю. Там написано – приходи в 4.00 на наше место. Перечитываю еще раз. Приходи в 4.00 на наше место. Перечитываю снова и снова, слова не меняются. Приходи в 4.00 на наше место. Руки дрожат, дрожат, сердце колотится, колотится, перед глазами все расплывается, нужно усилие, чтобы сконцентрировать взгляд. Приходи в 4.00 на наше место. Снова и снова. Снова и снова.