Когда возвращается радуга. Книга 2 - читать онлайн книгу. Автор: Вероника Горбачева cтр.№ 23

Женщинам осталось лишь вздохнуть с облегчением, усадить мальчишек за сладости и шербет, а самим взяться за шитьё. Вот тут-то Ирис и удивилась, когда маркиза, словно само собой разумеющееся, подхватила одну из батистовых рубашек с намёткой по подолу, и… иголку с ниткой. Да так ловко пошла выкладывать стежки, да так ровнёхонько, словно заправская швея. Мэг украдкой лишь головой покачала.

«Вот это да!» — мысленно восхитилась девушка.

Шить, особенно вышивать, она любила. Рукоделию научилась ещё в Серале, и потом, в замужестве, всё старалась порадовать Аслан-бея приятными глазу мелочами. Огюст Бомарше, хоть и посмеивался над её увлечением, но не уставал повторять, что его «крестница» — словно Прекрасная дама, поджидающая за пяльцами возвращения своего верного рыцаря из похода. А однажды, после долгих жалоб на то, что его восстановленная кисть никак не вернёт былую ловкость, Аслан-бей, подумав, подошёл к юной жене, потихоньку нанизывающей очередную цепочку бисера для шитья вприкреп, вытащил из игольницы иглу — и протянул неугомонному пациенту.

— Вот, друг мой, решение всех твоих бед. Научись владеть ею так же виртуозно, как моя маленькая джаным — и забудешь, что когда-то новые пальцы не слушались.

Сейчас она улыбнулась, вспоминая пыхтение галла над пяльцами с канвой, и украдкой, исподлобья, кинула взгляд на соседку, сосредоточенное выражение лица точь в точь повторяло серьёзные гримасы Августа.

Но вот что интересно: Аннет напоминала Бомарше и кое в чём другом. Тот, хоть и возведённый за заслуги перед королём в графское достоинство, никогда не кичился титулом и без всякого стеснения поминал своё писарское прошлое. Гордился, что три года провёл на казённой службе, дабы после разорения и смерти родителя не дать скатиться семейству в окончательную нищету. Не было в нём ни вальяжного аристократизма Ангеррана, в жилах которого так и просвечивалась голубая кровь, ни снобизма Франджипани, еле-еле снисходящего к менее титулованным особам, ни холодности Филиппа де Камилле с его манерой глядеть сквозь прислугу, будто не сновали вокруг ни горничные, ни камердинер, будто обеденный стол накрывался сам собой, и одежда и сапоги надевались чудесным образом сами, а кушанья доставались лакеями из воздуха…

Аннет сверкнула белозубой улыбкой.

— Удивлена?

Ирис замялась.

— Н-не совсем… Думала, маркизы умеют только вышивать, шелками да жемчугом.

— Ну, не такая уж я и маркиза…

Изящным движением Аннет провела ноготком по шву, выравнивая натяжение нити, и подмигнула ошеломлённой девушке.

— В общем-то, совсем не маркиза. Титул куплен, как и фамилия. Но не думай, я не какая-нибудь преступница в бегах, или шпионка… Просто мне надо было защитить сына. Одинокой женщине с малышом нелегко в этом мире, особенно, если хочется дать ребёнку всё самое лучшее. Пришлось…

Улыбка сошла с её личика.

— Послушай, Ирис…

Опустила шитьё на колени.

— Огюст сказал: тебе можно довериться. Ты — надёжна, как скала. Я ему верю… и потому — верю тебе. Но захочешь ли ты взять на себя такую обузу, как чужая правда и чужие заботы? Одно твоё слово — и я замолчу. Просто скроюсь в закоулках Марселя и больше о тебе не вспомню.

— Погоди: как это — скроешься?

Ирис сморгнула. Сердито затрясла головой.

— Нет, так не годится. Мы преломили с тобой хлеб, мы спали под одним кровом, а сейчас делим одежду. Август сказал, что беда угрожает и тебе, и сыну. Да как же я тебя брошу? Аллах не зря сводит людей: наверное, мы нужны друг другу. Нет, Аннет, даже не думай пропадать. Что мне с того, что ты не маркиза? Я сама ещё три года назад была рабыней и султанским «подарком», а сейчас — меня называют «почтенной вдовой» и кланяются с уважением; хотя я всё та же, просто лежит на мне тень высокоучёного мужа, великого мудреца и учителя. Расскажи о себе всё, что сочтёшь нужным, и я помогу, чем сумею.

Губы Аннет задрожали. Сдержав рыдание, она подалась было к Ирис — и замерла в нерешительности. Та сама порывисто обняла её. Отстранилась. И обе засмеялись, обнаружив, что инстинктивно отставили вбок руки с зажатыми иглами, дабы не уколоть друг друга.

Няня Мэгги, худо-бедно понимавшая франкскую речь, опасливо покосилась на лже-маркизу, но… промолчала. И постаралась тихонько отодвинуться со своей работой подальше, чтобы не мешать душевной беседе, держа, впрочем, ушки на макушке. Будь они в Серале, она бы уже запричитала: «Ирис, детка, не слушай эту обманщицу! Не доведёт она тебя до добра!» Но сейчас — не торопилась осуждать. Жизнь в доме Аслан-бея сказалась на ней удивительным образом: даже видя великого человека нечасто, слушая его речи краем уха, она впитала немало мудростей и рассуждений, а избыток свободного времени позволял ей обдумывать, делать выводы… Да и от окружающих — стареньких служанок, садовника, сторожа и даже повара нередко можно было услышать: «А вот наш эфенди говорит по этому поводу…»

Оттого-то Мэг и не возмущалась, и не торопилась уверить свою «голубку», что новая подруга втирается в доверие, желая, возможно, использовать неопытную девушку в своих целях. Эфенди учил: «Сперва померяй обувь другого человека, поноси его одежду, пройди тысячу тысяч шагов в его теле — а потом осуждай… если будет за что».

К тому же, кафтан сам себя не дошьёт. Вон, даже словоохотливая иноземка вновь взялась за работу… Не избалована, видать, бездельем-то, привыкла чем-то ручки занимать, хоть они у неё такие беленькие да нежные…

— Я расскажу тебе не всё, милая Ирис. Постарайся меня понять: в этой истории замешано слишком много…

— Политики? — с пониманием кивнула девушка. — Аннет, да я ведь многого и не прошу. Мне нужно знать именно столько, чтобы помочь — и не навредить, если сделаю что-то не то. Я же вижу: ты хороший человек и добрая женщина, и точно уж не натворила ничего плохого.

Понимай Назарка, обпивающийся сейчас шербетом, хотя бы половину того, что сейчас говорила его хозяйка, он бы энергично закивал, соглашаясь. Впрочем, языками, кроме родного и османского, он не владел, но это не мешало ему видеть над головой гостьи ровное светлое облачко, пусть иногда и затенённое тучками-мыслями, но без черноты. На злых людей он за свою короткую жизнь успел насмотреться. Коварные намерения отсвечивали в их аурах зловещим багрянцем, готовящийся обман шевелился клубком призрачных змей… Помыслы же франкской женщины были чисты.

Хоть и тревоги хватало. Особенно за сына…

Подмигнув перемазанному халвой Анри, Назар полюбовался на его младенческое облачко — чистое, золотистое, почти как у эфенди, светлая ему память. Покойный хозяин, должно быть, светился святостью от благочестия и доброты, а мальчонка… ну, должно быть, оттого, что дитя ещё, безгрешное совсем. Прислушался к беседе женщин. Надо было учиться новому языку. Парнишка делал это по своему: выхватывал на слух отдельные слова из разговора — и пытался одновременно уловить образ, мелькавший в мыслях говорящего. Первый раз это получилось случайно, дня три тому назад, когда хозяйка успокаивала плачущую иноземку, а та всё причитывала: «Оh, mon garon!» — и при этом отчего-то Назарке виделся её спящий малец, но только совсем в ином виде: запуганный, с тяжёлым рабским ошейником на шее, на грязном дощатом полу, привязанный к толстой деревянной ножке низкой кровати… И отчего-то пришло понимание: это мать увидела его однажды таким, и до сих пор боится, что всё вернётся вновь. А «garon», должно быть, мальчик, хлопец.