Десятый голод - читать онлайн книгу. Автор: Эли Люксембург cтр.№ 31

Тогда я задал ему совершенно естественный вопрос: «Почему вдруг нарушен закон — тайна граждан на личную переписку?» И привел Ибн-Муклу в дикий восторг. Он закатился сначала хохотом, а после, отхлопав себя с добрый десяток раз по животу и утерев слезы, сделался сразу суров, как прокурор, сообщающий отступление от закона, как последний базарный шут:

— Бдительность работников почты! Эти письма в дороге расклеивались, листы выпадали, их подбирали на сортировке, передавали в дирекцию, передавали в органы… А органы эти поступки считают похвальными, всячески их поощряют! — Потом добавил сердечно и задушевно: — Во времена Хамадани эти письма велели бы вам обоим съесть, облили бы вас нефтью и подожгли!

И, мысленно наслаждаясь казнью, этот ракка смотрел на меня пустыми глазами. Затем склонился над папкой и стал в ней рыться.

— …Большой охотник выступать на собраниях! Любое скопление зрителей, и ты уже тут как тут, и ты уже вертишь задницей, чтобы отдаться — отдаться всем сразу! Настоящее сексуальное расстройство, явно выраженный комплекс сцены… Зря ты тогда испугался на крыше, я бы и тебя приласкал! Дверь заперта, видишь? Не будем стесняться, милашка, никто не зайдет!

«Странные вещи…» — загудел мне ребе над ухом.

— Странные, дикие вещи я слышу, хазрат, какой-то уличный, вульгарный тон! Быть может, Коран смотрит сквозь пальцы на подобные предложения, но вера моих предков…

«Побиение камнями насмерть!» — немедленно подсказал ребе.

Но я не стал вдаваться подробнее в веру моих предков, чтобы лишний раз не травить хазрата, а обратился к Аллаху: все-таки было надежнее.

— Аллах уже покарал меня за распущенность! Вы мне хотите напомнить об этом, о страшных моих грехах? Разве хазрат не знает, что говорит Коран по этому поводу: не упрекай согрешившего, ибо он раскаялся, но, если напомнишь и упрекнешь, — это твой уже грех, это грех твой вдвойне!

Меня он давно не слушал, он был поглощен папкой, загадочно ухмылялся. И вдруг вскричал, радуясь, как ребенок:

— Нашел, нашел! «Еще один факел» — политплакат художественного комбината «Рассом ^[42]».

Проклятый плакат был размером в простыню. Вначале он пробовал его развернуть, оставаясь в кресле, но это у него не вышло. Тогда он поднялся, взявшись за верхних два угла этого пожелтевшего от времени паскудства, и встал напротив меня в позицию тореадора. Опять эффекта не вышло: он несколько раз глянул на плакат сверху — плакат ему виделся вверх ногами — и наконец пришпилил его на деревянной обшивке, любуясь плакатом и умиляясь им.

Я мысленно снял с Ибн-Муклы белый халат праведника, раздел его махом и стал примерять на него мундиры. Больше всего ему шел полковничий: золотые погоны, ряды орденских планок, сапоги блестящего хрома. «Где он является в этом мундире, на каких бесовских шабашах? И есть между ними с клыками, с хвостами — есть, несомненно! А как там с чинами, субординацией, с рангами? И гомик ли он вообще? Э, нет — сфинкс, вот именно…»

«Не отвлекайся на постороннее! — напомнил мне ребе. — Думай о Розенфлянце, сосредоточься!»

— Кто такой Розенфлянц? — Ибн-Мукла снова сидел в кресле.

— Давно, хазрат, задолго до медресе…

— Отвечай четко, по существу! Не начинай каждый раз с этих глупых «давно»! Все эти «давно» без тебя мы знаем прекрасно!

— Сменный инженер-диспетчер второго Бухарского таксопарка, друг детства, вместе росли на одной улице, за одной партой в школе сидели. Однажды Рома мне спас жизнь! Это так было, хазрат…

— Вот заявление Розенфлянца! — И между нами возник лист бумаги.

Легко и мигом связалось: этот плакат из папки, злополучное собрание в таксопарке и донос Ромы.

«Бедный Рома, балбес длинноногий! Вот и тебя припутали…»

— На почве чего вы с этим еврейчиком не поладили, почему он написал на тебя грязный донос? Какие политические взгляды у этого Розенфлянца? — И смотрит на меня выжидающе.

«Ай ловко, ай умница, ну и молодчик же Ибн-Мукла! Я должен Рому охаять, избить цепами. Еврейчики бьют еврейчиков, все правильно, все чисто и грамотно!»

Набираю в легкие побольше воздуха, чтобы долго-долго хватило:

— Инженер Розенфлянц Рома человек тихий скромный принципиальный член партии человек с твердыми политическими убеждениями всегда мыслит вместе с партией на работе в быту и дома образец для подражания я всегда глубоко уважал его старался во всем брать пример…

И все, и кончился, выдохся! Глотнул немедленно новую порцию, а твердого взгляда не погасил, готовый и дальше нести подобную околесицу. Но тут увидел, что Ибн-Мукла опять шарит в папке, что эту тактику он раскусил. Помнил, конечно, как хвалил я сукиного сына Фархада, хвалил Ашота, ишака карабахского, хвалил блядушку Нелю, а теперь эта тактика шла вхолостую.

— Опять на тебя два заявления: одно от директора второго Бухарского таксопарка, а второе от Розенфлянца. Кого хочешь слушать раньше? По ком соскучился больше?

— Читайте диспетчера, — рассудил я. — Все-таки друг. По другу соскучился, приятно послушать привет от друга детства!

— Итак, читаю. В начале августа на нашем митинге в таксопарке, посвященном израильской агрессии, выступали ораторы. Все выступали красиво, клеймили наглых захватчиков. Вышла очередь Калантара, который с ходу прицепился к одному плакату на сцене, а этот плакат был правильный и эффективный. На тему агрессии было много плакатов на сцене, но Калантар прицепился именно к этому! Мы думали, что он больной, что выпимший, такой у него был вид, у водителя Калантара…

С трудом разбирая почерк, Ибн-Мукла мычал, причмокивал, недовольно вздергивал подбородком и наконец откровенно пожаловался:

— Ты только послушай, как инженер пишет, какой примитивный стиль! Какое изложение инфантильное! Как они институты кончают, эти еврейчики, шайтан их знает! Непременно диплом проверю — не с рук ли куплен? — И снова стал мучить себя, читая с трудом и отвращением: — Рука скелета держала факел, как факел с олимпийским огнем, а слово «Израиль» делали буквы из этого огня. Слово «США» было ясно написано на скелетной руке, как бывает написана татуировка у блатных и бандитов. На этот смешной плакат Калантар разозлился, он начал бросать слова: «Искажение картины войны на Ближнем Востоке», «Грязные средства агитации и пропаганды» — бросать такие слова людям в лицо, и все мы дружно смеялись. Все мы дружно его жалели, потому что у нас коллектив здоровый и дружный, потому что — советский! И этот плакат у нас понял сторож, поняли все уборщицы, а вот Калантар, шофер Калантар, — нет!

Он явно валял дурака, Рома. Я все простил ему за это послание шутовское. Меня он повеселил, я был ему благодарен за этот привет из той жизни — он все понимал, «хитрый еврейчик».

— Вернемся к письмам! — возвестил Ибн-Мукла. — Вернемся к нашим баранам… В папке — копии, а тексты писем своих ты помнишь на память, она у тебя отличная, хвала Аллаху!