Закат империи - читать онлайн книгу. Автор: Олег Суворов cтр.№ 8

«Единосущее» звучит по-гречески как «гомоусиос», а «подобосущее» — «гомойусиос», то есть оба термина различаются лишь на одну-единственную букву греческого алфавита — йоту. Арий и арианцы не хотели её уступать, а Афанасий — принимать. Императора Константина весьма беспокоили эти яростные разногласия, ибо главное преимущество христианства перед язычеством он видел именно в единстве. Поэтому для решения этого спорного вопроса в 325 году он созывает в малоазийском городе Никее конгресс всех христианских епископов Востока и Запада, а сам становится на нём председателем, хотя к тому времени ещё не принял христианства и не крестился. Трудно сказать, что побудило императора поначалу поддержать именно Афанасия, но, несомненно, благодаря этой поддержке тот одержал верх, а Арий был проклят, сослан и его учение объявлено ересью. Впрочем, это не прекратило яростной борьбы двух доктрин, и в конце концов Арий сумел добиться реванша. Его возвратили из ссылки, отправив туда Афанасия. Более того, когда император Константин уже перед самой своей смертью наконец-то принял христианство, то окрестил его епископ-арианин. Кстати, Константин решил креститься, лишь чувствуя приближение смерти, не потому, что так долго колебался в отношении христианства, а из-за одного весьма популярного в те времена соображения: если приобщиться к христианской церкви незадолго до кончины, то не успеешь осквернить себя новыми грехами и попадёшь в рай таким же невинным, как и новорождённый младенец!

Новый император Констанций тоже разделял убеждения Ария, и всё же в результате длительной, более чем полувековой борьбы окончательную победу одержала доктрина Афанасия, хотя и после смерти своего создателя. В 381 году состоялся второй Константинопольский собор вселенских церквей, на котором афанасьевское понимание Троицы было увековечено в качестве официального догмата христианства. Арианство было объявлено ересью, но именно эту ересь исповедовали остготы. Непросвещённым германцам явно было не под силу постичь диалектические тонкости официального вероучения, непостижимым образом уравнявшего нерождённого Бога-отца и сотворённого им Бога-сына. Гораздо проще было почитать Бога-сына в образе одного из великих героев, подобных героям их древней языческой мифологии. И хотя Теодорих объявил свободу вероисповедания, наиболее дальновидные политики предпочитали придерживаться того же учения, которое исповедовал сам император Поэтому-то вопрос, имевший в качестве своей подоплёки осуждение арианства на I Никейском соборе вселенских церквей, и поверг в такое смущение Киприана.

Кое-как собравшись с мыслями, он пробормотал, что достаточно знаком с решениями этого собора, и тут же, в третий раз за сегодняшнее утро, был озадачен новым вопросом Кассиодора:

— А что ты знаешь о диспуте, который состоялся в 384 году при дворе императора Феодосия в Милане между прадедом нынешнего главы сената Симмаха и епископом Амвросием Медиоланским?

Тут уж Киприан развёл руками и заявил, что ничего не знает о данном диспуте. Тогда Кассиодор пустился в разъяснения:

— Прадед Симмаха требовал восстановить в Риме алтарь богини Победы — символ римского могущества — и всячески отстаивал язычество. Его противник же подверг уничтожающей критике многобожие, противопоставив ему христианскую идею Единого и Всемогущего Бога, который гарантирует каждому справедливое посмертное воздаяние.

— И кто же одержал победу? — осторожно поинтересовался Киприан.

— Разумеется, достославный епископ, — невозмутимо ответил Кассиодор.

После этого наступила долгая пауза. Киприан делал вид, что любуется прекрасной картиной, нарисованной на противоположной стене зала и изображавшей Орфея, усмиряющего своим пением диких зверей, а Кассиодор задумчиво вертел в руке кисть винограда, медленно отщипывая от неё по одной ягоде.

— Объясни же наконец, чего ты от меня хочешь? — не выдержав тишины, внезапно взмолился референдарий.

Кассиодор насмешливо посмотрел на него.

— Вот странно! А я был уверен, что ты уже всё понял...

— Что я должен был понять? Что ты хочешь организовать ещё один диспут между нынешним Симмахом и каким-нибудь арианином? Но зачем и что это тебе даст? Ведь наш император терпимо относится ко всем вероисповеданиям...

— Пока да, — медленно и отчётливо произнёс Кассиодор, — но кто знает, что может произойти в самое ближайшее время.

Он произнёс это так зловеще, что Киприан напрягся, призывая на помощь всю свою сообразительность, которой он так гордился.

— Ты хочешь сказать, что возможны религиозные гонения?

— В нашем мире всё возможно, Киприан. Человек дальновидный и с богатым воображением просто обязан просчитывать все варианты возможного будущего. Сейчас, спустя четыре года после восшествия на византийский престол императора Юстина, прежнее охлаждение между восточной и западной церквями сменяется оживлёнными контактами. Более того, по слухам, которые доходят из Восточной Римской империи, Юстин объявил войну всем ересям и уже начал гонения на ариан и монофизитов. Думаю, в самое ближайшее время он издаст эдикт о полном запрете на исповедание арианства. И как, по-твоему, отнесётся к данному эдикту наш благочестивый император-арианин?

— Для того чтобы представить это, не обязательно иметь богатое воображение, — тут же откликнулся Киприан.

— Прекрасно, — спокойно продолжал Кассиодор. — А если при этом принять во внимание участившиеся связи наших «истинных римлян» с их восточными единоверцами, то, как ты считаешь, Киприан, изменится ли отношение нашего благочестивого императора к тем, кому он доверяет самые высокие посты в своём государстве?

После столь явного намёка на первого министра Боэция Киприан разгадал грандиозный замысел начальника королевской канцелярии и не мог не восхититься им. Ведь если в тот момент, когда в Византии готовят запрет на арианство, организовать диспут между представителем этого вероучения, которого придерживается сам Теодорих, и противной стороной, относящейся к этому учению как к ереси, то в случае его благополучного исхода можно одним ударом покончить со своими политическими противниками, заняв высокие государственные посты, которые освободятся в результате их падения! Нет, недаром он всегда считал Кассиодора умнейшим человеком королевства!

Однако, вспомнив о недавнем триумфе первого министра, Киприан умерил свой восторг.

— Но ведь сейчас magister officiorum влиятелен как никогда, — робко напомнил он Кассиодору.

— Влиятельность политика — это недолговечная прихоть фортуны. Так почему бы не помочь ей разобраться в своих пристрастиях? — парировал тот.

— Но в чём должна заключаться моя роль?

— А в том, что именно тебе пришла в голову идея подобного диспута. И именно ты изложишь её императору Теодориху в присутствии Северина Аниция Боэция.

— Но где гарантия, что он согласится представлять противную сторону?

— А это уже не твоя забота, любезный Киприан. Ты лишь начнёшь охоту, а я позабочусь о том, чтобы загнать зверя в капкан. У меня на руках имеется одно средство, которым меня снабдил, сам того не ведая, наш учёнейший первый министр. Так что, благодаря этому средству он окажется в circulus vititiosus ^[11] и вынужден будет согласиться.