Узют-каны - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Стрельцов cтр.№ 79

– Что с ним?

– Мамку кличет, – хрипнул старик.

Интересно, с какого он округа? Такого в своем отряде староста не помнил. Пацан вытащил из развалин обрывок платья с брошью и заголосил противно и надсадно. Не веря тому, что делает – ведь он не может убить человека! – Шурик выстрелил, мальчишка, всхлипнув напоследок, упал лицом вниз. Подошёл, лениво передвигая усталые ноги, рассмотрел брошь, брезгливо откинул:

– Стекляшка!

И с остервенением всадил ещё две пули в чумазые ягодицы, пистолет впихнул в кобуру. Удовольствие граничащие с возбуждением испытывал он, наблюдая, как обмякают тела. Когда это случилось впервые? Сибирь. Банда. Та девчонка, дочь атамана. Хотел ещё жениться на ней, стать правой рукой… Хватит на сегодня. Пора в бордель. Выпить. Надраться до скотства. Что ещё? Помыться. Но девчонка не выходила из головы. Как она его тогда душила! Как он хотел её в тот момент! Как бишь её звали?

– Ирина, – сказал старик-полицай.

Шурик обернулся. Прямо на него уставилось дуло винтовки, уверено возлежащей на сухой ладони без двух пальцев. И знакомые, так до конца и не забытые, тёмные глаза, как две огромные дыры, под нависающими седыми бровями.

– С-с-семен… Кентич, – оборвалось что-то, может быть – время. Вновь чувствуя себя зелёным юнкерочком, мямлил. – Как здесь? А я… тут…

– Узнал, кажись? Узнал, собака. Сколько лет прошло! Узнал! Может и есть ещё страх в твоей душонке, коль через столько годков помнишь? Выслужился до старосты? Пардон, с пониженьицем. Раньше, сказывали, в директорах ходили-с? А вот мальчонку зря… Не успел я, не сообразил…

Шурик молчал. Вернее, всё внутри клокотало, но чувства не складывались в слова. Как объяснить, что он не тот, его приняли за другого. Ну кто-нибудь помогите! Всё неправильно, это он должен убивать зэка! Где выход из кошмара? «Гдэ мый дом?!» От волнения он перешёл на немецкий:

– Зачем так… Варум? Ирэ аух золдатен Дойчланд, вир золен… дого… заген… можем.

– Не будет у нас разговора. Хотя ждал я его двадцать два года, – бывший есаул взял ружьё наизготовку. Но, передумав, внезапно распахнул форму полицая, обнажив гимнастерку с двумя медалями, врученными явно не фюрером. – Свою десятку за бандитизм я отбыл. Теперь вот… Сам вызвался, как только узнал, кто тут в старостах ходит, – вновь вскинул винтовку. – Именем действующего горкома партии, за предательство и измену Родине…

Слова стегали. В панике Шурик пятился, споткнулся о распростертого пацана, упал, раскромсав руку о камень. Он уже слышал о партизанских приговорах, о том, как их исполняют. Но чтобы так, среди белого дня на безлюдной улице? Почему безлюдной? Вон славно марширует рота солдат, очевидно на очистку улиц от завалов…

– Помогите! – Сашка вложил в крик все силы, не понимая, кого зовёт: немцев ли, того, кто напутал, подставив его вместо…

Вместо кого?

Мутнеют и исчезают скрюченные фантомы деревьев, обломки, фонарь с повешенной. Отражённое в оконном стекле лицо ухмыляется, строит перекошенную физиономию. Но это не его лицо, а чужой, на грани человек, слегка напоминающий фотографию из семейного альбома. Кто он? Кто я? Одежда, повязка со свастикой – чужие. Но приходит понимание – кто перед ним. Тот Страшный, что преследовал, махая топором. Война с собой закончена. И ни при чём здесь расстояния в километры и годы. Лицо за стеклом меняет ухмылку на гримасу страха и ярости, бледнеет, молодеет, превращается в его собственное. Но уже поздно. Именно его, молодого, такого, как есть, сейчас убьют. И напрасно вздрагивая плачут гроздья рябины, уткнувшись в зелёное плечо ели. Почему? За что?

– За Иршу, – тихо заканчивает старик, становясь бесконечно большим, непомерно высоким.

Три сверлящие бездны сжимают – что-то внутри приговорённого мешает двигаться, дотянуться до кобуры. Почему три? Откуда? Эх, кричать-то надо было по-немецки… Третий круглый глаз вспыхивает молнией. И Сашка, защищаясь, зажмуривается, закрывая поцарапанной рукой лицо, кричит:

– Хальт!

– Проснись! – Ира вновь выхватила его из кошмара.

Осоловело мотая головой, он просыпается и, с трудом переставляя ноги (варикоз?), плетется за ней.

– Пойдем что-то покажу! Ты должен уйти от них, понимаешь? – взволнованное, красивое личико.

Ира! Как он хотел её видеть! Ещё что? Спросить! Почему здесь всё изменилось? Неправда. Вот они, толстопузые херувимчики, дудящие в свои золотые трубы, вот и обломки мебели, и ржавый пулемёт, и даже помятый подсвечник в Иринкиной руке.

– Ты должен уйти от них! – жарко шепчет девушка, влажные, большие глаза полны отчаяния. – Тебе мало смерти твоего друга? – бледные губы дрожат и заманивают. Он прижимает её к себе и целует рот, подбородок, щёки, жмёт, обнимая. Ирина, сначала напряжённая, обмякла. Они стоят на лестнице, свеча отбрасывает в потолок тени, напоминающие доисторических птиц.

– Я видел есаула во сне. Он хотел меня убить. Почему?

– Он… умер. Осенью 41-го. Его расстреляли прямо на улице.

– Он был партизаном?

Ира молчит, отвернувшись, плачет, потом зло, через плечо:

– Ты знаешь как погиб твой прадед?

– Конечно, – Шурик оживился. – Он был директором металлургического комбината, поехал в командировку в Донбасс, тут война и… Мне отец рассказывал, что была бомбёжка…

– Хватит, пошли, – смахнув слёзы, Ирина повела его вниз. – Всё в прошлом. Сейчас тебе надо думать о себе.

– Я найду вертолёт, золото и вернусь, – Саша еле успевал за ней.

Перед входом в подвал Ира обернулась, вжав кулаки в бока, гнев и решительность исказили черты, словно состарили:

– Как был лопухом, так и остался. Нет там никакого золота!

– А ты откуда знаешь? – обиделся Сашка, вспомнив, как сам напросился в подвал. Когда? Прошлый раз. Тысячу лет назад! Вчера! Тогда подвал показался ему местом работы сотен кротов, липким и тесным, как паутина.

– Сейчас я тебе всё покажу, и ты убедишься…

Где-то рядом залаяла собака.

– Кто-то пришёл? Наверное, за мной?

– Пойдём, – Ира втолкнула его в темноту, пахнущую плесенью и ветхостью. – Здесь второй пол, – объяснила она. – Копай дальше, – указала на давно кем-то вырытую яму.

Собака продолжала лаять, затем заскулила.

– Я схожу, посмотрю, – девушка тряхнула головой, разметав по плечам тёмные пряди, оставила подсвечник и скрылась, растворяясь в темноте.

Сашка копал, чувствуя ломоту в суставах. Мало того, что днём от раскопок покоя нет, так ещё и ночью заставляют. Влажная, разжиженная земля мерзко чавкала под ногами. Вспомнив лицо Зазвизина из сна, его решительно сведённые брови, клин седой бороды, бугорки вместо двух пальцев, Шурик подумал, что если такой человек и захотел бы спрятать золото, то спрятал бы не иначе как у чёрта под носом. И если Иринка не врёт, и клад действительно здесь, то почему его не нашли раньше? Эвон всё как перерыли! Что-то странное происходит. Надо у неё расспросить, а то непонятно: то дом новый, то старый, то опять новый, развалины, бомбёжка, полицаи, про прадеда зачем-то спросила. Вернётся, ВСЁ-ВСЁ расскажет! Уж я потребую! Нашли Ваньку, только и знают – помыкать! Сама не могла, что ли, выкопать? Запачкаться испугалась?