Узют-каны - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Стрельцов cтр.№ 61

Маруся вскрикнула громче прежнего. Нина! Чёрт, он же сегодня видел Нину… и Маруся тоже её видела. А, значит, видела, как та чернеет и распадается по кусочкам, искрясь и дымя. Голова отказывалась от воспоминаний, отзываясь новым толчком боли. Анчол! Старик шорец. Маруся. Он, Молчун. Галлюцинации. Что причина, что следствие? Если вдуматься – полнейший бред. Но он знал, что это не так. Рисуясь перед стариком атеизмом и неверием в экстрасенсорику, в глубине души знал, что боится. Боится себя, своей головы, боится поверить во всю потустороннюю и энергетическую чушь. Потому что – СНЫ…

Он замер. Какое же высокое дерево было! Трухлявое бревно тянулось до бесконечности, пряча крону в практически непроходимом кустарнике. И сколько других, падая, оно погубило! Но дело не в бревне, а в кустарнике. Колючем и жёстком. Он знал, что будет дальше: надо протянуть руки и раздвинуть ветки. Просто раздвинуть ветки. Это несложно. Но только к рукам привязали пудовые гири, ноги обули в каторжные колодки. Липкий, противный пот покатился по вискам, увлажнил подмышки.

Накатило знакомым страхом. Именно знакомство ощущения и порождало страх. Вроде бы это называют дежавю? Когда кажется, что с тобой такое уже когда-то происходило. Врачи называют дежавю болезнью. Но как же тогда СНЫ? Как отбросить простые знания? Два плюс два – Нина и он никогда не любили друг друга. Одиножды один – он и Маруся видели призрака. Сон в руку. Вещий сон. Сновидение. Виденье сна. А можно видеть сон и при этом не спать? Где та пресловутая грань между бытием и небытием? И если предположить, что мир – это долгоиграющая пластинка, то у каждой пластинки есть обратная сторона, где, возможно, тоже звучит своя музыка. «Мы с тобой два берега у одной реки…» Где та река, что течёт между такими берегами? Не она ли зовётся судьбой? Не она ли тащит тебя щепкой по своему руслу? Вышвыривает на берег или топит, как бы ни цеплялся за другие проплывающие предметы. Выползти из безумия к разуму, который, в свою очередь, не гостеприимен, отталкивает, не пускает. Реальность – импотенция. Безумие – 10 %. Мираж и чудо. И почему река у одних до того широка, что всё понятно и просто: чёрное и белое, горькое и сладкое?.. А у других берега настолько близки, что можно прыгать с одного на другой. Не значит ли это, что река здесь более спокойная и мелкая и ей можно управлять?

В детстве под Новый год ему приснился сон, что он – тот самый полый Дед Мороз под елкой, под которого мама прятала подарки. Сон был настолько чётким и оправданным, что помнится до сих пор. И сейчас ещё – нет-нет да и скользнёт ощущение нависающих сверху громадин смолистых лап, увешанных гирляндами и мишурой. Когда ему было четырнадцать – приснилось, что болен: очень плохо, муторно, жарко. Лежит на каком-то неудобном и пыльном ложе в незнакомой комнате, по которой хохоча бегают голые девки, и парни делают друг другу уколы в руку. Прямо перед ним, ссутулившись, сидит его одноклассник Паша с голым торсом, курит. Сигаретный дым щиплет глаза, лезет в ноздри, заставляет задыхаться. Всё. В принципе ничего особенного. Но картина была до предела ясной, чёткой, логичной. И запомнилась из-за всепоглощающего чувства ужаса, испытанного во сне, необоснованного и поэтому ещё более страшного. Ему было 14 лет. Он готовился вступить в комсомол, и мировоззрение тех лет ещё не позволяло знать слово «наркоман». Однако, проснувшись, он зачем-то написал карандашом на обоях дату: «7 мая».

Через год, когда у Пашки был день рождения, они изрядно нагрузились спиртным и познакомились с какими-то девчонками… В том-то и дело, что шприцев не было. Но была «травка». Девушки не бегали голышом, но непристойно выражались и крепко, взасос целовали. Обкурившись, Генка прикорнул на пыльном бабушкином сундуке. Тошнило. Першило. Мутило. А вокруг мчалось веселье. Паша присел рядом и сосредоточено тушил в пепельнице окурок. В комнате становилось душно, и Паша снял рубашку. Его торс и сутулая, сидячая поза внезапно показались знакомыми. В течение нескольких секунд, поражённый сходством реальности и почти позабытого сна, Генка чувствовал себя парализованным из-за необъяснимого ужаса, заставляющего стучать зубами. Вернувшись под утро домой, он сразу приник к обоям и разобрал дату «7 мая». Ровно через год. День в день.

Пожалуй, более чёткого совпадения больше не случалось. Просто однажды поздно вечером, что характерно – абсолютно трезвый, он ехал один в тёмном, заиндевелом от мороза автобусе. Чернота за окном как бы стояла на месте, хотя мотор ревел, рёв отскакивал от стен и гулял в пустом салоне. Одиночество заставило углубиться в себя. И вдруг он вспомнил, что уже видел это во сне. Запаниковал, и если бы не парализующие волны страха, то наверное, вскочил бы и начал бегать по салону, возможно, мог бы разбить окно и выпрыгнуть, чтобы не чувствовать противного трепета и раболепия перед страхом.

На службе, когда однажды сидели у костра, варили пресловутую похлёбку с китайской тушенкой, его неудержимо повлекло взглянуть на Валю Глебова. Что к чему: копошится солдат, как все, по матери ругается… На секунду, нет – на сотую долю секунды! – он увидел его необычно залитого кровью и с непонятно сплюснутой башкой. Через полчаса осколком случайного снаряда Вале снесло полголовы… А мины? Он чувствовал их, как хищник запах крови. И потом никак не мог объяснить ни себе, ни другим, почему вдруг решил поменять заранее выбранный путь и обполз пядь земли справа, в то время как следующий за ним солдат, не сделавший этого, взрывался. Мало ли было всего? Единственным связующим ощущением был СТРАХ, набегающий и разбивающийся об разум. Но, пожалуй, самым кошмарным было то, что НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНО ИСПРАВИТЬ, невозможно предугадать, что из снов и ощущений сбудется, и когда. Ещё труднее было осознание того, что при дежавю обстоятельства вынуждали его действовать, как запрограммированного, испытывать те же чувства, что и во сне, в точности повторять предначертанное. Хотел он этого или нет.

После ранения в голову начались более странные вещи. Теперь, как он их называл, «припадки» расклассифицировались по трём параметрам: те, которые сбываются; те, которые возможно сбудутся; и те, которые не сбудутся никогда. Последние, в свою очередь, делились на просто необыкновенные яркие и страшные сны и ВИДЕНИЯ с того берега, с другой стороны грампластинки.

Отец приснился бледным, небритым, почему-то в зимней одежде. Было холодно. Они ехали в переполненной электричке. И тогда Гена впервые увидел отца РАВНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ. Обычно родители снились чем-то большим, тёплым, неприступным, безликим, бесполым. Некими всезнающими существами – несмотря на то, что сын перерос их на целую голову, шесть лет оттрубил в Афгане, женился и всё такое прочее. В этот раз отец был таким, какой есть: седым, унылым стариком с блёклыми, поджатыми губами, морщинами по всему лицу, волосками в ушной раковине. Он повернул непривычно бледное лицо и сказал:

– Помнишь, мать отругала тебя за то, что ты якобы украл у неё рубль на кино? Это я взял. Меня попросили занять, я не мог отказать… А потом она так на тебя набросилась! Стало стыдно и как-то поздно сознаваться, я ей сказал потом…

– Ерунда, батя! – Генка во сне был весёлым и жизнерадостным.

– Можно курить, Гена, жрать водку литрами, кобелевать. Но врать – нельзя. Никому и никогда. Прости. И не ври – прошу тебя… А ты знаешь, что я умер?