— Виолетта о ней ничего не знает.
— Вряд ли Эва отправилась в Лилль или Рубе, — тихо сказала я. — Наверное, она поехала умирать. Дома, где никто не помешает ей спустить курок.
Я тешила себя надеждой, что ее старая душевная рана затянется. Теперь она знает, что не предавала Лили, и собственноручно расправилась с заклятым врагом. Разве этого мало? Отныне можно смотреть в будущее, забыв о мрачном прошлом. Но, видимо, Эва глянула в зеркало, и отражение сказало ей, что без ненависти и вины жизнь утратила смысл. И точку в ней поставит пистолет.
Как было с моим братом.
У меня перехватило дыхание.
— Надо ехать, Финн. В Лондон, как можно скорее.
— А если ее там нет? Раз уж она решила свести счеты с жизнью, это можно сделать в гостинице через две улицы отсюда, а мы и знать не будем…
— В записке сказано уехала домой. Тридцать с лишним лет у нее не было другого дома, кроме Лондона. И если она решила умереть…
О господи. Не надо!
Нынешняя поездка по Франции сильно отличалась от прежней. Без едких замечаний пассажирки на заднем сиденье машина казалась пустой, никаких заездов в Лилль и Руан. Дорога от Парижа до Кале заняла всего несколько часов, паром доставил нас в туманный Альбион, и «лагонда», натужно пыхтя, понесла нас в Лондон. У меня сжалось горло, когда я вдруг сообразила, что нынче день моего рождения. А я совсем забыла.
Мне двадцать лет.
Меньше двух месяцев назад я сошла с поезда и отправилась в промозглую тьму, не имея ничего, кроме Розиной фотографии и беспочвенных надежд. Эвелин Гардинер была просто именем на бумажном клочке. Я знать не знала Эву, Финна, Рене Борделона. Да я и себя-то не знала.
Меньше двух месяцев назад. И сколько всего произошло за столь короткий срок. Я потрогала свой округлившийся живот. Интересно, когда Розанчик начнет шевелиться?
— Номер десять по Хэмпсон-стрит, — бормотал Финн, лавируя меж рытвин. В Лондоне следы войны по-прежнему были заметны, но лица прохожих, в этот теплый летний день вышагивавших по разбитым улицам, как будто посветлели. Наверное, мрачными были только наши с Финном физиономии. — Лучше вам оказаться дома, Гардинер.
Живой и здоровой, — мысленно добавила я, зная, что не смогу себя простить, если увижу распростертую на полу Эву с пистолетом в окоченевшей руке. Я вас не пущу, — сказала я в Грассе. — Не хочу потерять и вас. Но если…
Дом десять по Хэмпсон-стрит был пуст. И не просто пуст, но снабжен вывеской.
«Продается».
Шесть недель спустя
— Готова? — спросил Финн.
— Не совсем. — Я обернулась вокруг себя. — Для Парк-лейн я достаточно импозантна?
— Ты выглядишь милой крохой.
— Не такая уж я кроха.
Черное платье, туго обтягивающее мой уже хорошо заметный живот, стало мне тесно, но я влезла в него, потому что оно приносило удачу. В нем я смотрелась элегантно и взросло, что нынче было весьма кстати. В Лондон приехали отец с матерью, и мы договорились о встрече в отеле «Дорчестер» на Парк-лейн.
После моего возвращения в Лондон мы с матерью часто перезванивались. Не важно, что расстались мы плохо, она моя мать и, конечно, тревожилась обо мне.
— Милая, у тебя должен быть хоть какой-нибудь план, — сказала она в один из наших разговоров. — Давай увидимся и всё обсудим…
— Извини, я не хочу возвращаться в Нью-Йорк.
Мать не возразила, и это было знаком, как сильно она за меня переживает.
— Хорошо, мы приедем в Лондон. Тем более что у твоего отца там намечаются дела. Я поеду с ним, и все вместе мы разработаем план.
У меня уже был свой план. И я его шлифовала, обитая в квартирке Финна. Да, мы беспокоились за Эву и почти ежедневно наведывались к ее дому, но за английским завтраком говорили не только о ней. Мы говорили о Розанчике, для кого я потихоньку покупала приданое. Мы говорили о нашем будущем. Финн выдвигал идеи, а я просчитывала, насколько они для нас реальны (увидев фальшивое обручальное кольцо, банковские клерки безропотно выдавали мне деньги с моего собственного счета). Но я сомневалась, что мой план впечатлит родителей. А потому готовилась выслушать их предложения и сказать твердое «нет». Пусть я несовершеннолетняя, они должны понять, что мною нельзя помыкать, как прежде. Когда посмотришь в дуло наставленного на тебя пистолета, родители перемещаются в низ списка того, что может испугать.
Однако я не желала, чтоб после моего отказа наша встреча пошла наперекосяк. Что ни говори, я соскучилась по родителям. И хотела попросить прощения за все причиненные им огорчения, хотела сказать, что теперь понимаю, как уход Джеймса перекорежил их жизнь. Я мечтала, чтоб мы опять стали семьей.
— Думаешь, мне надо идти? — Финн надел темно-серый костюм, в котором изображал поверенного Дональда Макгоуэна. (Ах, мой Дональд!) — В Рубе я не произвел хорошего впечатления на твою матушку.
— Так легко ты не отвертишься, Финн Килгор. Идем.
Финн ухмыльнулся.
— Я поймаю такси.
«Лагонда» была в ремонте — в свободное от починки чужих машин время Финн восстанавливал ее мотор, надорвавшийся на пути из Парижа. Жаль старушку, да и мне добавилось бы уверенности, если б к «Дорчестеру» я подкатила на «лагонде». Пусть под капотом она рухлядь, но снаружи выглядит стильно.
Я надела свою обновку — потрясающую черную шляпу, на которую потратилась, памятуя рассказ Эвы о пристрастии Лили к сомнительным головным уборам. Черная вуалетка и перья определенно заносили эту шляпу в категорию сомнительных. Я усмехнулась и сдвинула ее набок, придавая себе лихой вид. «Очень мило, америкашка», — сказала бы Эва. Сердце мое екнуло, как всякий раз при мысли о ней. Агент, занимавшийся продажей дома, ничего не прояснил — указание от хозяйки он получил телеграммой. Мы оставили записку с адресом Финна, в которой умоляли Эву связаться с нами. Каждый раз, подъезжая к дому, мы надеялись увидеть ее, но вместо этого неделю назад увидели объявление, что дом продан.
Где ты? Похоже, Эва нарочно задала нам эту головоломку. Иногда я страшно боялась, что ее уже нет в живых, а иногда была готова убить за то, что заставляет меня так переживать.
— Чарли, голубушка… — Голос Финна, донесшийся от дверей, был какой-то странный. — Ты только глянь…
Я взяла сумочку и вышла на крыльцо. Все слова замерли у меня на губах. У тротуара стояла сногсшибательная машина — под утренним солнцем царственно серебрился роскошный кабриолет с низкой посадкой.
— «Бентли Марк VI» выпуска сорок шестого года, — шептал Финн, продвигаясь к машине, точно сомнамбула. — Объем двигателя четыре с половиной литра… независимая передняя подвеска на пружинах… карданная передача из двух валов… — Дрожащей рукой он коснулся крыла.
Однако сердце мое засбоило не от вида этой бесспорной красавицы. Под «дворником» лежал большой белый конверт, на котором знакомым почерком были написаны наши имена. Во рту у меня пересохло. Я вскрыла конверт. В нем лежало что-то тяжелое, но первым делом я развернула единственный листок. Письмо начиналось без обращения, приветствия и, уж конечно, без извинений.