– Тогда пойди и позови священника, Мэри-Энн. Мы должны сделать это для Барри и Франциско, даже если не верим сами.
Но позже, после ухода священника, когда неожиданно жаркий вечер растворяется в прохладной тени, дыхание Барри становится трудным, неровным. Я дремлю подле него. Миссис Харрис ушла домой, в доме тихо. Я запечатал двери, так что шум города доносится лишь издали. Я опустил все ставни. Смерть ждет на пороге, чувствуя мои приготовления. Мы уже готовы ее принять. Не было никакого кризиса, никакой резкой перемены в этом желтеющем, утопающем лице. Нос заострился, стал похож на клюв, прежняя округлость щек давно ушла в прошлое. Но я сразу же улавливаю внезапный новый звук в его легких. Дыхание как будто выходит из самых глубин иссохшего тела, словно последнее кипение гнева и страстей, доносящееся все с большими перерывами. Каждый вздох дается ему с усилием, грудь вздымается тяжело, шумно. Мне не нужно доставать деревянный стетоскоп. Я знаю, что это начало конца.
Я осторожно беру его руку. Наблюдаю. Жду.
Вдруг до меня доносится приглушенный смех, я безошибочно различаю звук шагов наверху. Мэри-Энн давно ушла, и я сижу тихо, пытаясь понять: неужели мне почудилось, что над моей головой кто-то бродит. Кто еще явился сюда наблюдать за медленным, отмеренным умиранием Барри?
И опять приглушенный смех, и голос, говорящий «тш», тихий разговор где-то наверху. Моя первая мысль проста. Сейчас белый день, но это не остановит шайку хулиганов, живущих на этой улице и привыкших непрестанно третировать Барри. Старый хрыч умирает, а может, уже умер. Они пришли посмотреть, чем можно поживиться на руинах. Я вынимаю из кобуры пистолет и крадусь по лестнице.
В мастерской по меньшей мере два человека. Дверь приоткрыта. Они даже не пытаются прятаться. Я вижу пустую постель Барри, со сложенным грязным матрасом из конского волоса, как будто все уже кончено. Под кроватью груда пыльных тряпок и перевернутый ночной горшок. На другом конце комнаты, у холста со сдернутым покрывалом, изучая каждую линию и деталь «Пандоры» с восторженным вниманием, стоит мистер Бенджамин Роберт Хейдон, а под руку с ним, разодетая в кружева, перчатки, шляпку с вуалью, как записная модница, в платье, должно быть взятом напрокат, – неотразимая миссис Алиса Джонс.
Ни один из взломщиков не заметил моего присутствия. Я испытываю мгновенное искушение разделаться с обоими здесь и сейчас. Алиса обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как я прячу в карман пистолет. Она слегка вскрикнула. Я обращаюсь только и исключительно к мистеру Хейдону:
– Сэр, я прошу вас немедленно покинуть этот дом.
– Святые небеса! Доктор Барри. Мы понятия не имели, что здесь кто-то есть. Дом выглядел пустым. Все ставни закрыты.
– Сэр, есть здесь кто-нибудь или нет, вы не имели никакого права входить в дом. И я требую, чтобы вы немедленно удалились, или я буду вынужден выдворить вас собственноручно.
Алиса в испуге тянет его за рукав. Она избегает моего взгляда. Хейдон имеет наглость кинуть последний, полный сожаления взгляд на «Пандору», но Алиса тянет его к двери. Она стоит с открытым ртом, ее обнаженный двойник безразлично сияет с холста красочной плотью.
– Миссис Джонс остается здесь, – заявляю я.
Хейдон пытается возражать.
– Боюсь, что это невозможно, – начинает он.
Я делаю к нему всего лишь шаг. Он торопливо обходит меня и спешит вниз по лестнице. По шуму, который он производит, совершенно ясно, что Хейдон уверен: умирающего художника уже нет в доме.
– У меня оставались ключи, – просто говорит Алиса.
На ней новые шляпка и накидка, явно дорогие и хорошо сшитые. На ногах – атласные бальные туфельки вместо обычных грубых башмаков на толстой подошве. Она не шла сюда пешком. Я окидываю взглядом каждый дюйм ее оперения. Хейдон небогатый человек. Он не платил за эти вещи. Она все-таки покраснела, но потом подняла на меня глаза и не отвела упрямого дерзкого взгляда.
– Ты сказал, он звал меня. Я пришла. Он уже умер?
– Значит, ты никогда не выйдешь ни за меня, ни за кого другого. Потому что ты можешь взять столько мужей, сколько пожелаешь? Зачем ограничиваться одним? Ты думала, я не узнал тебя на картине Барри? Или среди мазни мистера Хейдона?
Алиса становится как будто выше ростом. Она полна достоинства. Вся краска сошла с ее лица. Но ее реплика точна и подана безупречно:
– Простите, сэр. Я здесь не для того, чтобы слушать оскорбления.
Выход. И последний штрих, который окончательно ставит меня на место, – она спускается по лестнице не спеша. Я остаюсь наедине с ее восхитительной наготой, в то время как сама леди закрывает и запирает на ключ входную дверь. Я слышу, как ключ звякнул о плиты пола, когда она кинула его в щель почтового ящика.
Все это заняло с полминуты. Я стою и смотрю на «Пандору» больше времени, чем мне понадобилось, чтобы выгнать Алису с ее ухажером. В конце концов я плетусь вниз по лестнице, совершенно выбитый из колеи, обратно к Барри, который так поглощен умиранием, что ничего не слышал.
Около полуночи он открывает глаза и видит, что я за ним наблюдаю. Его голос слаб, но странно нормален, как будто он ведет со мной светскую беседу.
– Приведи ко мне Алису, мой мальчик, она сделала старика таким счастливым. – Это его последние слова. Сразу после часа его дыхание останавливается, он мертв.
* * *
Дэвиду Стюарту Эрскину, одиннадцатому лорду Бьюкану, исполнилось семьдесят шесть лет. Но он великолепен в бриджах до колен и напудренном парике. Его кружевной воротник накрахмален, медали горят на груди, он источает легкий аромат розовой воды и сырости, неотвязной заплесневелой сырости полов в дальних коридорах и белья, хранившегося в закрытых шкафах.
Мы изучаем кипу документов, скрепленных официальными печатями. Мы столпились вокруг маленького круглого стола, на котором стоит серебряный поднос и четыре нетронутых бокала с холодным шампанским, с пузырьками, скопившимися на поверхности. Я прочитал документы и передаю их Франциско. Мэри-Энн приподнялась на цыпочки и читает через его плечо.
Я получил серьезное повышение. Я буду помощником хирурга в войсках, размещенных на мысе Доброй Надежды, на самой южной оконечности Африки. Генерал-губернатор Мыса лично ходатайствовал о моем назначении. Моя работа в Портсмуте и Чатеме удостоилась его внимания. Ему не терпится познакомиться со мной лично. Он надеется, что я окажу честь его семейству и буду их личным врачом. Он ожидает от меня великих дел. Генерал-губернатор шлет поздравления своим дорогим друзьям: Дэвиду Стюарту Эрскину и генералу Франциско де Миранде. Остается их преданным и искренним, и все такое прочее.
– Это прекрасная возможность, солдат.
– Но так далеко, так далеко, – в голосе Мэри-Энн слышны слезы.
– Я чертовски горжусь тобой, мой мальчик, – бормочет Дэвид Эрскин. Я замечаю, что в левом глазу у него наметилась крошечная катаракта.