Темные небеса - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Столяров cтр.№ 32

Поначалу я следил за всем этим вполглаза. Гамб казался мне калифом на час, который исчезнет как только избирателям приестся его клоунада. Такое неоднократно было в нашей истории. Однако через некоторое время я с удивлением сообразил, что невольно начинаю восхищаться энергией этого человека – его отчаянной смелостью, его брутальной и независимой прямотой, тем упорством, с которым он преодолевает любые препятствия. Я даже, как, вероятно, и многие американцы, постепенно стал верить, что его предвыборный лозунг «Вновь сделаем Америку великой!» – это не пустые слова. Гамб не ерничает, просто чтобы привлечь публику. Он действительно может вернуть нашей стране утраченное величие, прежние честь и гордость, основанные на общечеловеческих идеалах.

Интересно, что именно в эти дни я вдруг ни с того ни с сего подал наверх еще одну аналитическую записку, где изложил свой электоральный прогноз. Хотя почему – ни с того ни с сего? Я все-таки работал в администрации президента от демократической партии (за которую, между прочим, голосовал еще со студенческих лет) и считал своей должностной обязанностью обратить внимание моих партийных коллег на совершаемые ими ошибки. В записке я прямо сказал, что как бы парадоксально ни выглядел такой вариант, но Рональд Гамб может победить мадам Бентон на выборах. Конечно, мадам Бентон выглядит гораздо серьезней, чем мистер Гамб (по крайней мере, такой образ ее доминирует в медийной среде), конечно, она имеет несомненный опыт работы в правительстве (государственным секретарем) и уверенно, со знанием дела обсуждает целый ряд самых острых проблем. Вообще женщина во главе великой державы – актуальный вопрос. Вместе с тем здесь наличествует ряд трудностей, которые могут быстро вырасти до серьезных угроз. Во-первых, уверенность мадам Бентон часто, особенно на экране, превращается в самоуверенность: небожитель снисходит до обычных людей, объясняя, как им следует жить. Это от нее многих отталкивает. А во-вторых, мадам Бентон представляет собой хорошо известное прошлое, которое этим обычным людям ничего особенного не принесло, в то время как Рональд Гамб, при всех его очевидных загибах, при всей его клоунаде, которая сотрясает политические круги, олицетворяет собой некое будущее, скажем прямо: не очень определенное, но, возможно, именно потому предвещающее позитивный потенциал. Мадам Бентон лишь поучает американцев, а мистер Гамб призывает их действовать. Мадам Бентон снисходительно обсуждает проблемы, а мистер Гамб намерен эти проблемы решить. В общем, я полагал, что «молчаливый электорат», те простые белые американцы, которые и представляют собой костяк страны и которые устали от бесконечного круговорота одних и тех же политических лиц, могут ощутимо изменить электоральный ландшафт и своим протестным голосованием опровергнуть все социологические расчеты.

По слухам, мадам Бентон, прочтя мой анализ, лишь скривилась, фыркнула: «Полный бред!» – и демонстративно его отбросила так, что страницы веером разлетелись по полу. Разрыв между ней и мистером Гамбом составлял целых одиннадцать пунктов, и мадам Бентон казалось, что победа уже у нее в кармане.

Тем не менее записка моя имела важное следствие. Примерно через неделю после этого высокомерного фырканья мне позвонил Гленн Осковиц, который опять откуда-то прилетел, и, бодрым голосом напомнив, что приближается юбилей нашего с ним знакомства: двадцать лет – это тебе не хрен знает что, предложил встретиться дня через три, чтобы обсудить детали. В действительности это означало, что он будет ждать меня сегодня, в три часа дня, в небольшом кафе на северной окраине Вашингтона. Это был наш шифр, о котором мы условились, когда я только-только пришел в Белый дом. И, помнится, я тогда в очередной раз подумал, что все-таки в каком шизофреническом мире нам приходится жить: двое взрослых людей, старых приятелей, вместе работающих, видящихся чуть ли не каждый день, должны вести себя как агенты спецслужб, чтобы скрыть встречу от своих же коллег.

Вот тогда Гленн и сделал мне предложение. Он сразу же объяснил, что моя аналитическая записка попала на глаза мистеру Гамбу (не надо щуриться, предупредил он, не моя это работа, «кротов», как ты понимаешь, хватает с обеих сторон). Мистер Гамб прочел ее с большим интересом и теперь хотел бы видеть тебя в своей новой администрации, статус примерно тот же – советник-эксперт.

– Он так уверен, что победит? – спросил я.

– Тут дело в другом, – неторопливо ответил Гленн. – Он обязательно победит, не в этот, так в следующий раз. Кстати, я свое согласие на аналогичное предложение уже дал. Просто там все мертвое, – он кивнул в сторону, где невидимый за деревьями парка расположен был Белый дом, – а здесь все же что-то живое… И, ты знаешь, мне кажется, что Гамб действительно победит. Есть у меня такое прогностическое предчувствие. Он победит вопреки всему…

Я отчетливо помню этот наш разговор. День был солнечный, полный неожиданного для осени, ясного, расслабляющего тепла. Неподалеку был пруд, две крапчатые утки поспешно пересекали его, оставляя за собой, как корабли, длинные водяные усы. С противоположного берега им бросали хлеб трое жизнерадостных малышей.

Я представил себе лисью физиономию мадам Бентон и слабо кивнул.

– Ну отлично! – тут же воскликнул Гленн. Выпрямился, будто сбросив с плеч тяжкий груз. – Значит, снова будем работать вместе. Главное, что я могу доверять тебе, а ты – мне…

Он даже слегка поаплодировал мне.

А обе утки вдруг поднялись, резко хлопая крыльями, и через пару секунд плюхнулись в воду неподалеку от нас, подняв тучу брызг.

14

На исходе июля стало понятно, что переговоры зашли в тупик. К тому времени у нас уже выработалось четкое рабочее расписание: встречи с Виллемом происходили три раза в неделю: понедельник, четверг, суббота, каждый раунд длился не более трех часов и располагался в интервале с десяти утра примерно до часу дня. Интенсифицировать данный график было нельзя: мы просто не успевали осмыслить и проанализировать очередной блок материалов, тем более не успевали оформить его согласно жестко регламентированной процедуре.

Главная трудность, впрочем, состояла не в этом. К концу каждого раунда и основная группа экспертов, и группа наблюдателей тоже из пяти человек неизбежно впадали в состояние полной прострации. Вроде бы ничего особенного не происходило: беседа, как показывали контрольные записи, велась в размеренном и спокойном ключе, никто ни от кого ничего не требовал, никто ни на кого не давил, обстановка была сугубо доброжелательной, и тем не менее к исходу третьего часа каждый участник переговоров ощущал в себе глубокую ментальную опустошенность – как будто невидимый пылесос вытянул из него все мысли и чувства.

Видимо, это был эффект психогенного поля. Мне, например, казалось, что мозг у меня всякий раз превращался в какое-то подобие гречневой каши, в переваренную размазню, из нутра которой вздувались и лопались крохотные липкие пузырьки. Я с трудом мог дотащиться потом до своего номера, где валился в постель и отключался на три-четыре часа. К счастью, этого времени мне хватало. Многим же, чтобы прийти в себя, требовалось часов пять или шесть, а Пламик Дончев, самый темпераментный среди нас, вообще беспробудно спал до следующего утра. Еще хуже приходилось другим, тем, кто после переговоров почему-то отключиться не мог. Они, как зомби, бродили по коридорам гостиницы, не узнавали встречных, были не в состоянии разговаривать, бессмысленно моргали, не реагировали ни на что, иногда вдруг сползали по стене на пол и сидели – час, другой, третий – в летаргическом забытьи. Таких «отчужденных» в конце концов отводили в медицинский отсек, где доктор Менгеле, подрагивая от возбуждения, изучал их как подопытных крыс. Диагноз всегда был один: предельное нервное истощение, каталептический криз, эксперта списывали, отправляли лечиться, а на его место из резерва, срочно созданного ДЕКОНом, назначался другой.