Игры тестостерона и другие вопросы биологии поведения - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Сапольски cтр.№ 19

Так что дело тут в узнавании, в неожиданной близости к изготовителю бомб, которые вдруг ощутили интеллектуалы. Я вижу некоторое классовое высокомерие, объясняющее одну из граней этого странного восторга. Оно мне напоминает шутку о том, что суть эры Маккарти ^[24] в том, что кучка выпускников юридического факультета Фордема пытается накопать компромат на кучку выпускников-юристов Гарварда. Обычно, когда в вечерних новостях появляется хладнокровный как рептилия преступник, то реакция на него у интеллектуального сообщества предсказуемо отстраненная – детство на стоянке для трейлеров, в бедности и разрушениях от торнадо, безразличный отец-алкоголик, исправительная школа, плохие зубы, плохая речь, пятна пота под мышками, расчлененные тела, сброшенные в водосток. Как некультурно. И вот наконец появился серийный убийца, которого можно считать своим.

Но есть и еще более пугающая составляющая, которую людям труднее всего признать, но которую я замечаю в обмолвках и стыдливых шутках. Дело не только в узнавании, но и в отождествлении: только милостью Божией я сам не стал таким. У всех нас есть свои темные стороны, миры необузданных импульсов в голове. Фрейда положено поливать грязью за то, что он мертвый патриархальный белый мужчина, но иногда полезно было бы вспомнить его как великого освободителя, человека, который попытался переломить вековую традицию авторитарного религиозного осуждения этих внутренних миров, человека, который открыл бессознательное и научил нас, что мысль не преступление. У нас у всех и вправду есть темные стороны. Как-то вечером Карл Маркс, эта великая жаба неуклюжей интеллектуальности, вернулся домой после гневного выступления в Британском музее и написал Энгельсу: «В любом случае надеюсь, что буржуазия запомнит мои бородавки на всю жизнь». И они запомнили. Но на такой размах мести могут рассчитывать немногие из нас. Все, что мы можем, это помечтать, как однажды вернемся в места, где прошло наше детства, встретим бывших обидчиков или ехидных девчонок, которые верховодили в компании, и выколотим из них кровавое раскаяние толстой пачкой своих дипломов. На самом деле наши темные фантазии о злобе и мести редко выглядят как сцены из «Рэмбо». У нас всех есть списочки врагов, которых мы хотим уничтожить изящно и хитроумно. И вот Казински идет и делает. И наш пульс слегка ускоряется, как будто (омерзительно!) мы немножко гордимся: возьмите тысячи крепких ребят, которые наверняка встречались с первыми красавицами в классе, дайте им пистолеты, значки и всю мощь ФБР, и все равно у них уйдет 18 лет, чтобы поймать умного чудака Теда с его безумной гривой. Тед Казински, «Оно» из Менсы ^[25].

Выходит, что мы очарованы рефлекторно возникающим уважением к уму, отстраненностью его действий, сходством с образом одинокого университетского очкарика, с «Оно» внутри нас. Есть опасность, что в нас вкрадется эмпатия к нему, что мы перейдем от узнавания к пониманию, а там и к чему-то похожему на прощение. А значит, остаток этой главы должен быть о возвращении на главную позицию нашего «Сверх-Я».

Есть и другая сфера, в которой вынести суждение о системе уголовного права сложнее мыслящим, образованным людям. Конечно, никто не будет считать, что эпилептик, задевший кого-то в припадке, нападал намеренно. «Это не он, это его болезнь». Мы приходим к пониманию неожиданно огромного количества способов, которыми биология может воздействовать и искажать сущность человека: нарушения баланса гормонов или нейромедиаторов, опухоли в лимбической системе, повреждения лобных долей мозга – все это может приводить к неконтролируемо разрушительному поведению. Как мне кажется, в этой сфере не стоит жестко заставлять себя избегать перехода от понимания к прощению – «прощать» становится так же бесполезно, как объявлять злом машину со сломанными тормозами, которая несется незнамо куда. Это возможно, если вы чините ее, но в основном вам нужно найти способы защитить общество от таких машин. Отдать медикам таких людей бесчеловечно, но все же гораздо лучше, чем объявлять их грешниками.

Но проблема с Казински не в этом: воспаление его мозга лишь метафора. На сегодня, кажется, нет данных о голосах в его голове, о черепно-мозговой травме в детстве, которая повредила части его нервной системы, ответственные за подавление импульсивности и агрессивности. Нет свидетельств биологического императива, сломавшего ему тормоза. Мы должны противостоять своей очарованности по другим причинам.

Его методы можно легко отбросить – особенно тем из нас, кто когда-то протестовал против безразличия кнопки, нажатой в бомбардировщике, от которой уничтожалась целая вьетнамская деревня. В нашу эру царит насилие, которое воплощается нажатием кнопки, отданным приказом или просто взглядом в другую сторону; уже не обязательно брать дубинку в руки, на которых лишь недавно появились противопоставленные большие пальцы. В этом контексте отправить то самое письмо – это просто еще один вид насилия XX века. Но если технологии расширили возможности насилия, они также расширили диапазон поступков, которые нас ужасают и которым мы должны противостоять.

Следующая причина, по которой нам надо держаться твердо, связана с тем, почему мы посадили в тюрьму Эзру Паунда ^[26] – это вопрос, что делать, когда хорошие поэты совершают плохие поступки. Случай Казински несколько менее ярок. Но все же и Казински убивал людей, создавая великие работы (если не верите, почитайте вечером в туалете его Манифест). Однако здесь речь только о его способности ценить великие произведения. И меня преследует это наше сходство: на свете был по крайней мере один кровожадный нацист, которого трогал до слез тот же самый момент в бетховенской пьесе, что меня самого. Совершенно очевидно, что мы не должны мягче относиться к Казински только из-за того, что он умен, образован, а мы уважаем интеллектуалов. Его интеллект в какой-то степени сделал его Антихристом для нашего сообщества и наших ценностей. Чтобы стоять на своем, здесь требуется вырвать из сердца убеждение, заложенное либеральным образованием, которое многие из нас так ценят. Убеждение, что знакомство с Великими Книгами и Великими Идеями дает Великую Мораль: к сожалению, нам придется довольствоваться лишь неплохим словарным запасом. И это в лучшем случае.

Но больше всего нас пугает, что он воплощает нашу изнанку. Опасность в эмпатии, которая подкрадывается к нам, но ее должен в одночасье разрушить один факт, который легко упустить из виду. Неважно, насколько своим кажется Казински, неважно, как хорошо мы понимаем, что привело его к тем самым поступкам: есть необъятная пропасть, которая делает его таким же чужим, как кремниевая форма жизни, нечто, от чего становится ясно, что мы ничегошеньки не понимаем ни о нем, ни о том, что творилось в его голове: он это сделал. Мысль не преступление, в отличие от действия: бомбы взорвались не в чьих-то абстрактных размышлениях, а в руках невинных людей.