На войне под наполеоновским орлом. Дневник (1812-1814) и мемуары (1828-1829) вюртембергского обер-лейтенанта Генриха фон Фосслера - читать онлайн книгу. Автор: Генрих Август Фон Фосслер cтр.№ 43

Чем дольше тянулось отступление, тем страшнее было зрелище беглецов. В самые ужасные морозы можно было видеть некоторых [из них] шедших без плащей, без шуб, в легких сюртуках и нанковых штанах, видеть воздействие на них мороза, как один за другим деревенели их члены, как они падали, снова поднимались и опять падали, чтобы уже более не встать. Бесчисленное множество погибло из-за отсутствия хорошей и приспособленной обуви. У некоторых через разорванные ботинки или сапоги виднелись голые пальцы, сначала ярко-красные, потом обмороженные — темно-синие или коричневые, и наконец, черные. Другие обматывали ноги в тряпье, кожу, лыко, овчину или другой мех и спасали пальцы ног тем, что постоянно находили новый материал взамен стоптанного. Многие из тех, кому посчастливилось выжить, обморозили руки, ноги, носы, уши, очень у многих отпали пальцы на руках и ногах, другим они — а часто также целые руки и ноги — должны были быть ампутированы. Действие голода было насколько же опустошительным, как и действие холода. Ничто из того, что можно было съесть, не было настолько отвратительным, чтобы не найти своих любителей. Не оставлялась ни одна павшая лошадь или скотина, ни собака, ни кошка, вообще никакая мертвечина. Даже человеческое мясо, трупы замерзших и умерших от голода, часто служили пищей остальным. Случалось даже, что люди, чтобы заглушить голод, грызли свое собственное тело, руки и ладони. Но несказанные страдания испытывало не только физическое существо человека — душевное также подвергалось воздействию холода в соединении с голодом. Все человеческие чувства умерли, каждый думал и заботился только о себе, состояние своего товарища его не волновало. Он равнодушно смотрел, как тот падал замертво, без всяких чувств сидел на его трупе около костра. Многих охватывало глухое отчаяние, буйное помешательство, они испускали дух с самыми ужасными проклятиями против неба и земли. Другие впадали в детство и потому гибли, хотя, возможно, по своим физическим силам и могли бы еще спастись. Третьих охватывало оцепенение, которое мешало им увидеть средства к спасению и вело прямым путем к гибели. Но, вероятно, все без исключения повредились в душевных силах, по крайней мере на некоторое время, и у большинства это выражалось в равнодушии и оцепенении. Солдаты называли это «московским помешательством» (Moskauer Тірреl).

Завершая эту картину, я должен лишь еще добавить, что я ничуть не сгустил в ней краски, но написал лишь истинную правду и что я, между прочим, до сих пор, рассказывая об этом в 1828 году, во всех попадавшихся мне на глаза описаниях отступления еще не находил никаких преувеличений; я убежден в невозможности обрисовать бедствия беглецов более ужасным образом, нежели это было в действительности.

Полагаю, мне более не нужно говорить, насколько радостными были наши чувства, когда мы покинули места наших несчастий и бедствий, поэтому приступаю к рассказу о моем возвращении в отечество.

13 декабря в Кальварии вместе с обер-лейтенантом графом фон Гревеницем и обер-лейтенантом фон Мауклером мы купили двое саней, в которые впрягли наших лошадей. На одних был Гревениц и я, а на других — больной Мауклер и квартирмейстер Файхельман. Кучером и слугой мы взяли егеря Гофмана, а на ту же службу в санях Мауклера — егеря Зоммера. Спустя сутки мороз несколько ослаб, но он все еще был достаточно сильным. 14 декабря мы покинули Кальварию , следуя по пути в Голдап, в обед были в Кровикресли у графа Пусинского (Pusinky) , а вечером добрались до Виштитена.

Через день мы были в Голдапе в Восточной Пруссии. Я нашел теплый прием у своих тамошних знакомых. Мои рассказы о нашей судьбе возбудили их живое участие, и по мере сил они старались заставить нас забыть пережитую беду. Но они и сами жестоко пострадали от проходившей французской армии, принесшей им многие и существенные потери. Нам как немцам они предложили руку помощи, но их ненависть к французам, еще не затихшая с 1807 года, разгорелась с новой силой и ярче, чем прежде. В Голдапе мы сменили наше разорванное, кишащее паразитами платье и на остаток нашей наличности приобрели новое платье и чистое белье. Отсюда наш путь лежал в те места, где на короткое время стоял на кантонир-квартирах наш полк перед походом и где Гревениц приобрел себе много хороших знакомых.

Это были городки Ангербург, Растенбург и особенно Рёссель. Во всех трех мы нашли такой же добрый прием, как и в Голдапе, и, как и там, мы устроили в Рёсселе день отдыха. 20 декабря мы продолжили путешествие, направившись в Данциг, который должен был быть местом сбора для вюртембержцев. В Гейльсберге у нас была замечательная квартира у купца Романна, а на следующий день мы познакомились с очень славными людьми в лице бургомистра г. Вормдитта и его супруги. Здесь нам дали совет в любом случае следовать через Эльбинг и Данциг, и, последовав этому совету, мы добрались до последнего поздней ночью 22 декабря. Через день до нас дошла весть, что здесь присутствует вюртембергский кригс-комиссар Хердеген, и, к нашей неописуемой радости, мы получили из полевой кассы ссуду в 20 луидоров, а вместе с тем известие, что вместо Данцига сборным пунктом для вюртембержцев теперь определена Торуньская крепость на Висле. Мы незамедлительно снова оставили Эльбинг, в тот же день проехали Мариенбург, а 24 декабря добрались до Мариенвердера, где стояли у медицинского советника Буркхардта и где встретили Рождество. Нелюбезность хозяина и его жены немало подпортила нам дневку, и 26 декабря мы с облегчением продолжили наше путешествие.

Через два дневных перехода, за которые мы прошли через город Грауденц и одноименную крепость, 28 декабря мы прибыли в город и крепость Торунь на правом берегу Вислы. Однако и здесь нам не суждено было остаться — к нашему величайшему удовольствию, ибо мы не имели ни малейшей охоты выдерживать осаду, которая, очевидно, предстояла, но стремились назад в отечество. После однодневного отдыха мы снова покинули Торунь и отправились далее в отстоявший в 10 часах пути Иноврацлав, городок в герцогстве Варшавском, где собирались возвращавшиеся из похода вюртембержцы.

Как в Восточной и Западной Пруссии, так и в герцогстве Варшавском повсюду еще были следы, оставшиеся после прохождения французской армии весной и в начале лета [1812 года]. Но нигде они не были настолько заметны, как в Восточной Пруссии, а здесь наиболее явно в северной ее части, ибо дисциплина все более ослаблялась по мере приближения армии к неприятельской границе и к открытию кампании. Поэтому мы видели бедственное состояние этой местности, и нам не приходилось удивляться часто враждебному отношению жителей. В то же время испытывавшие наибольшую нужду принимали нас как раз наиболее благожелательно, и в общем я не могу не высказать похвалы отношению восточных пруссаков. Не могу, однако, подобным же образом похвалить пруссаков западных. За исключением двух квартир в Вормдитте и Грауденце, должен сказать, что мы везде встречались с ненавистью и враждебностью, нимало не останавливавшихся и перед словесным их выражением. В герцогстве Варшавском мы различали между шляхтой и народом: если первая выказывала нам большую склонность, то второй нас боялся и ненавидел.