Второй взгляд - читать онлайн книгу. Автор: Джоди Пиколт cтр.№ 51

— Гидротерапия и орошение кишечника очень эффективны при лечении больных с деструктивными настроениями, — поясняет доктор Стенли. — Но я привел вас, чтобы показать кое-что другое. Милые дамы, я рад представить вам нашу первую пациентку, которая прошла добровольную стерилизацию. Прошу, сюда!

Он ведет нас в дальнюю часть комнаты.

— Перевязка фаллопиевых труб была проведена, когда женщина обратилась за медицинской помощью по поводу синдрома раздраженного кишечника. Пациентка происходит из семьи, которая была подвергнута тщательному генетическому исследованию. Выяснилось, что склонность к депрессии и деструктивному поведению передавалась в этой семье из поколения в поколение. Доктор Кестлер и я поставили свои подписи под врачебным заключением.

Мы подходим к столу, у которого сидит служитель в белом халате. На столе лежит женщина, тело ее сотрясает мелкая дрожь.

— После стерилизации она совершенно оправилась, — с воодушевлением заявляет доктор Стенли. — Ее нынешние проблемы… — он машет рукой, — не имеют ни малейшего отношения к этой процедуре.

Служитель заворачивает женщину в холодную мокрую простыню, превращая ее в мумию. Пациентка стучит зубами.

— Влажные обертывания помогают при лечении самых сложных случаев, — сообщает доктор Стенли.

— Что с ней? — Мой голос кажется мне чужим.

— Она пыталась совершить самоубийство. Три раза.

Смотрю на ее руки, торчащие из-под влажной простыни, и вижу, что запястья забинтованы. Бог мой, ведь я сделала то же самое! Если бы я не была дочерью Гарри Бомонта и женой Спенсера Пайка, я лежала бы сейчас на месте этой несчастной!

— Я… Простите…

Резко поворачиваюсь и вылетаю в коридор. Пробегаю мимо многолюдной комнаты для занятий, мимо девушки, привязанной к скамье, сворачиваю за угол и сталкиваюсь с какой-то низкорослой женщиной. Это пациентка. Ее черные волосы заплетены в две тощие косицы, руки от плеч до запястий покрыты царапинами.

— Твоего ребенка они тоже заберут, — говорит она.

Невольным жестом закрываю живот. Сумасшедшая протягивает руку и касается меня. Отшатываюсь и со всех ног несусь по лабиринту коридоров к выходу. Распахиваю дверь, вырываюсь на воздух и, едва переводя дух, опускаюсь на каменные ступеньки. Немного отдышавшись, закатываю рукав блузки и разматываю бинт на запястье. Порез еще не затянулся, рана напоминает тонкие красные губы.

Спенсер, разумеется, был прав, когда говорил, что я не отношусь к числу женщин, из которых получаются успешные социальные работники. Мое предназначение — быть женой и матерью. Увы, это предназначение я также не способна исполнить должным образом.

Минут через пятнадцать меня находит Абигейл. Я так и сижу на ступеньках. Смущенная собственным идиотским поведением, я не могу смотреть ей в глаза. Абигейл садится рядом. Несомненно, она видит шрам у меня на запястье, но притворяется, что ничего не заметила.

— Когда я впервые увидела, как лечат душевнобольных, то по возвращении в офис подала заявление об отставке, — признается Абигейл. — Заявила шефу, что для карьеры социального работника у меня недостаточно крепкие нервы. Знаете, что он мне ответил? Сказал, что именно поэтому я должна продолжать работать. Если я сочувствую тем, кто страдает, мой долг — сделать все, чтобы страданий в этом мире стало меньше.

Пожалуй, эти слова не лишены смысла. Таков девиз всех борцов за социальное благополучие: «Сегодня делай то, что можешь, и завтра ты изменишь мир». Но весьма сомнительно, что кто-нибудь дал себе труд спросить у той женщины на столе, почему она больше не хочет жить. Никто не выяснил, связано ли ее желание умереть с тем обстоятельством, что она больше не может иметь детей.

А сильнее всего меня мучает вопрос: почему Абигейл и доктор Стенли сочли необходимым стерилизовать эту женщину, но при этом не позволяют ей покончить с собой. Ведь, убив себя, она тоже лишается возможности передать потомкам дефектные гены. Почему же ей не дают права выбора?

— И вы не бросили работу, — едва слышно шепчу я.

— Вы тоже этого не сделаете, — говорит Абигейл. Взгляд ее полон симпатии. Она тянет меня за рукав, заставляя встать. — Завтра в восемь часов утра жду вас в офисе на Чёрч-стрит.

* * *

Когда я возвращаюсь домой, солнце опускается так низко, что на него можно смотреть не щурясь. На черноглазых сюзаннах, растущих вдоль Оттер-Крик-Пасс, сияют золотистые короны. При мысли о завтрашнем дне меня охватывает такое нетерпение, что я готова взорваться.

Оставив машину на стоянке у дома, поднимаюсь по ступенькам крыльца. Нога моя задевает за что-то маленькое и легкое. Наклонившись, вижу корзинку размером с кулак. В отличие от тех, что мастерят пациенты психиатрической лечебницы, эта корзинка сплетена затейливо и аккуратно.

Опускаю находку в карман и открываю дверь.

— Сисси? — Голос Спенсера притягивает меня, как магнит. Муж стоит в дверях своего кабинета, в руках стакан с виски, который он обычно позволяет себе после обеда. — Я примчался сюда как безумный, чтобы просить прощения у моей милой женушки за то, что нарушил ее планы. И что же я вижу? Дом пуст, и моя красавица меня покинула.

— Лишь на время, — говорю я, целуя его в щеку.

— Ты вся сияешь. Можно узнать, что привело тебя в столь радужное настроение?

Замечаю, что в сторонке неподвижно стоит Руби и прислушивается к разговору, не предназначенному для ее ушей.

— Общество помощи детям, — решаюсь я на заведомую ложь — Я была на его заседании.

Руби отводит глаза. Отправляясь на заседания общества, я всегда говорю ей об этом. Я сообщаю ей обо всех своих передвижениях и предполагаемом местонахождении — на тот случай, если об этом захочет узнать Спенсер.

— Есть какие-нибудь хорошие новости? — спрашивает Спенсер.

— Все просто замечательно, — отвечаю я.

Иду в спальню. Руби следует за мной и помогает раздеться. Она расстегивает мое платье на спине — мне самой не дотянуться.

— Знаю, о чем ты думаешь, — говорю я.

Но Руби молчит как рыба. С ее помощью снимаю платье и надеваю свободный хлопковый сарафан. Когда Руби вешает платье на плечики, из кармана выпадает крошечная корзинка.