Париж в настоящем времени - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 64

С севера и северо-востока слышался отдаленный грохот артиллерии.

– У нас есть по меньшей мере день, уж точно несколько часов. Найдем что-нибудь.

Ему бы хоть половину той уверенности, с которой он говорил это ради спокойствия Катрин.

Так они шли в тени деревьев и, добравшись почти до середины последней из множества улиц и улочек, увидели витрину и вывеску над ней: «Кондитерская пекарня Миньонов».

Пекарня была закрыта, Филипп заметил проблески света из какой-то комнаты в глубине, как будто от камина, а может, кто-то на ходу заслонил или отразил свет фонаря или лампы. Филипп постучал в филенчатую дверь.

– Закрыто у них, – сказала Катрин. – Пекари встают ни свет ни заря.

– Внутри кто-то ходит. – Филипп снова забарабанил по стеклу, вежливо, но настойчиво.

Уже доносилось близкое гудение тяжелых моторов – танки или броневики.

– Я думал, у нас есть хоть несколько часов, – сказал Филипп.

– У нас их нет.

Никто не вышел.

– О боже! – вскрикнула Катрин, заметив в конце улицы первые машины, возглавлявшие бесконечную колонну бронетранспортеров, штабных автомобилей и грузовиков, стремительно пересекающих пространство между домами под ярким солнцем.

Филипп поставил виолончель на тротуар и крепко обнял жену. В разрыве домов на противоположном конце улицы параллельно первой теперь двигалась еще одна, точно такая же автоколонна. Бежали минуты, тысячи единиц транспорта, артиллерийские орудия, танки текли мимо непрерывной рекой. И это была лишь малая часть непомерной, ошеломительной мощи, устремленной на Париж. Филипп уже видел такое во время Великой войны, но для Катрин это было внове.

Застекленная дверь отворилась. За дверью, все еще придерживая ее левой рукой – ведь он пока еще понятия не имел и даже представить себе не мог, что нужно этим незнакомцам, – стоял приземистый мужичок лет за пятьдесят, волосы у него были с проседью и такие же пепельные усы, завязки белого передника висели параллельно синим полоскам на серых штанинах. Это был Луи Миньон, трижды раненный ветеран предыдущей войны, пекарь, кондитер, глубоко верующий католик, супруг Мари, отец Жака и спаситель Филиппа Лакура, Катрин Лакур и еще не родившегося их ребенка – Жюля.

* * *

Еще в девятнадцатом веке, рискнув во времена финансовой паники всем своим состоянием, прапрадед Мари Дрюар Миньон купил этот дом, и теперь он принадлежал ей – три этажа над пекарней, крутая мансардная крыша без единого окна на улицу, но с тремя зарешеченными вентиляционными жерлами на месте слуховых окон. Единственное крошечное оконце глядело в сад. Еще в двадцатых, когда дела шли как нельзя лучше, Луи устроил в мансарде уборную – даже до того, как установил туда лестницу, – тогда как раз меняли всю сантехнику и трубы, и подрядчик предложил оборудовать удобства и на чердачном этаже, вдруг когда-нибудь кто-то там поселится.

Заслышав гул грузовиков и тяжелой бронетехники, Луи поспешно завел Филиппа и Катрин внутрь, запер дверь и выглянул на улицу сквозь дверное оконце – влево, потом вправо.

– По нашей улице не едут, – сказал он и внимательно оглядел своих нежданных гостей. – Она еврейка? – спросил Луи у Филиппа.

Не было ни капли враждебности или неприязни в этом необходимом вопросе. Рыжеволосая красавица Катрин все же сильно отличалась от рыжеволосых бретонок или нормандок. Заметно отличалась.

– Мы оба евреи, – ответил Филипп.

– Вы похожи на голландца. Я бы хоть на что поставил.

Филипп на самом деле был высок ростом и белокур.

– Вполне сошли бы и за немца. Вы из немецких?

Филипп покачал головой:

– Из голландских. Давным-давно наши предки переселились во Францию. У нас много голландских евреев.

– Чего вы от меня-то ждете? – спросил Луи.

– Ничего.

– Вам есть куда податься?

– Нет.

– Ни синагоги какой, ни других евреев? Говорят, евреи всегда везде поспевают.

– Да, конечно, взять вот нас, к примеру.

– Разве вы не поддерживаете своих?

– Когда можем, поддерживаем. Но вот прямо сейчас самые богатые и могущественные евреи Парижа держат путь к Пиренеям, может, даже топают пешком. У кого-то бриллианты зашиты в подкладке, но нам это сейчас совсем не поможет.

– Что будет, если немцы вас увидят?

– Не знаю. Они, конечно, не жалуют евреев, к тому же, хоть это у меня на лице не написано, я убил несколько немцев с четырнадцатого по восемнадцатый.

Луи посмотрел на Филиппа другими глазами.

– Я тоже, – сказал он. – Вы из Парижа? – Он понял это по выговору Филиппа.

– Да. Приехали пополудни.

– Зачем сюда, если ни души здесь не знаете?

– Поезда в этом направлении шли пустые, и мы подумали, что проберемся отсюда в Швейцарию.

– Нет. Все пути перекрыты.

При этих его словах на лестнице показались Жак и Мари.

– Кто они? – спросила Мари.

Курчавая, белокурая, ростом она была чуточку пониже мужа. Семнадцатилетнему Жаку – долговязому и темноволосому юнцу – внезапно появившиеся Лакуры казались вестниками того, как порой оборачивается жизнь. Парнишка уже освоился, и для него все это было настоящим приключением.

– Евреи из Парижа. Мы должны спрятать их на чердаке. Лаз в потолке кладовой, заложим полку одеялами, и его не будет видно. Еды у нас будет полно, потому что немцы заставят нас печь для них, так что и эти двое… – Он глянул на Катрин. – Эти трое голодать не будут.

Мари обдумала его слова, на лице не было и тени страха.

– Но немцы каждый день будут сюда шастать за хлебом и выпечкой.

– И хорошо, – сказал Луи. – Пусть думают, что они тут хозяева. Они так обрадуются нашей выпечке, что ничего и не заподозрят, ведь для них тут будет сплошное удовольствие и все такое знакомое и близкое. Если бы я мог, то спрятал бы евреев прямо напротив будущей комендатуры. Ну-ка, – скомандовал он Жаку, – тащи лестницу.

Все воодушевились, как будто затеяли дело нетрудное и недолгое.

* * *

Мари Миньон принимала роды у Катрин, а Филипп мерил шагами сумрачное пространство чердака по другую сторону простыни, занавешивавшей угол с роженицей. Филипп был растерян, обезоружен, он чувствовал себя совершенно ненужным перед женским могуществом и таинством рождения, начала новой жизни. Жюль вскрикнул лишь разок и плакал всего несколько секунд, впервые вдохнув воздух этого мира, а потом умолк, будто все понял. И четыре года после длилось молчание, сначала естественное, затем – как подражание, а потом – как игра, в которой звук, желанный превыше всего, за исключением свободы, был врагом. Они не включали воду в ванной, не смывали в туалете до самого закрытия пекарни, и у Миньонов всегда стояла наготове метла, чтобы подать предупредительный сигнал, стукнув ручкой в потолок третьего этажа, и все тут же замирало. Жюль почти не плакал, даже от боли или от страха, он дисциплинированно заходился в глубоком вдохе, затем следовали слезы и почти неслышные короткие всхлипы. Четыре года он и его родители не разговаривали, а шептали, Жюль даже не знал, что голоса их могут быть громкими и чистыми и совсем непохожими на ветер, свистящий в щелях рассохшихся оконных рам этого старого дома. Филипп бегал пальцами по грифу виолончели и водил правой рукой – чем всегда завораживал Жюля, – как будто держал в ней смычок, оставленный в футляре, от греха подальше. Филипп слышал музыку, будто она звучала на самом деле, но Жюль так не умел, и все-таки он замечал, что отец в такие минуты возносился в иные миры, свет их озарял отцовское лицо, сквозил в его движениях.