Париж в настоящем времени - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 48

Помимо палисандровых панелей и тонкой выделки кожи на креслах, в зале заседаний было много стекла – и прозрачного, и матового, – все очень толстое и тяжелое. Это стекло, а еще длинный миллионерский ореховый стол были солидным противовесом несколько тошнотворному качанию «эйкорновской» башни. Через окна во все стороны света виднелись Атлантика, пролив Лонг-Айленд, Гудзонские высоты и отдаленные горы Рамапо.

Совет заседал с восьми утра и прервался на ланч в обеденном зале, куда вел первый из многих лестничных пролетов, спускающихся на десять этажей внутри небоскреба. Хотя обеденный зал находился лишь этажом ниже, электрический кухонный лифт доставил наверх чайный и кофейный сервизы, чтобы до возобновления работы мужчины и женщины в одежде французских официантов расставили их перед членами совета. Перед каждым стояла чашка с золотым ободком на блюдце и отдельный термос-кувшин с кофе или чаем. Вдоль осевой линии роскошного стола красовались серебряные подносы, усыпанные птифурами и горами какого-то длинного печенья в целлофановой обертке, вроде того, которого вечно не хватает в самолетах. Пока сидящие за ореховым столом шелестели бумажками, вкушая чай и кофе, их референтам, сидящим вдоль палисандровых стен, ничего так и не было предложено.

– О’кей, – провозгласил Рич. – За дело. – Он кивнул секретарю, и тот защелкал клавишами, ведя протокол. – Первый вопрос нашей разнообразной послеобеденной повестки дня – «Утверждение музыкальной темы в качестве международного фирменного знака „Эйкорна“».

Он дал отмашку, и запись, сделанная Жюлем в Париже, зазвучала, наполнив собою зал. Жюль слышал партию Элоди. Казалось, все происходит прямо здесь, такой живой была музыка. Когда все стихло, снова никто не проронил ни слова, ни вздоха.

– Ну? – спросил Рич. – Что вы об этом думаете?

Толстяк в дальнем конце стола, такой громадный, словно он заглотил лавку деликатесов, подал голос:

– А разве идея не в том, что джингл должен раздражать, пролезть червяком в мозги, прилипнуть так, чтобы уже невозможно было его забыть? Эта мелодия не раздражает, она неподобающе прекрасна. Народу в наше время такое не нравится.

Один из внешних директоров вскинул руку.

– Мы уже протестировали ее на наших мировых рынках? – поинтересовался он. – Разница вкусов и музыкальных предпочтений огромна. Половина человечества вообще не воспринимает западную музыкальную систему.

– Нет, мы еще ничего не тестировали, – признался Рич.

– Насколько я понимаю, – сказал кто-то, – она слишком медленная, эталонная и слишком требовательна к нетерпеливому вниманию миллениалов, а ведь именно они – рынок, который мы должны захватить в ближайшие десять лет.

– А ведь верно, – поддержал его еще один. – Тема слишком отдает девятнадцатым веком. Ее невозможно впихнуть в рингтон, а все, что длиннее рингтона, для молодежи – сущий криптонит, если только они не под экстази.

Рич кивал, как будто усваивал нужный урок, попутно получая необходимый выговор.

Следующей выступила одна из дам постарше. Поразительно элегантная, седовласая, в меру увешанная бриллиантами. Как президент университета, она одновременно была осторожна и агрессивна, подобно пчеле, которая старательно вьется над тобой, прежде чем пустить в ход жало.

– Я весьма ценю ваши усилия, Рич, но это не сработает. Я настоятельно не рекомендую использовать эту музыку.

Рич кивнул в знак согласия.

Потрясенный Жюль вскочил, чтобы выразить протест:

– Простите…

– А вы кто такой? – спросил Рич.

– Джуэлс Лакур, – ответил Джек Читем.

– Кто-кто? – переспросил Рич.

– Я написал эту музыку, – сказал Жюль. – Никакой это не девятнадцатый век, это самый настоящий двадцатый.

– Наверное, она нам не подойдет, – сказал Рич. – Мы сообщим вам.

– Вы приняли ее. В мейле было недвусмысленно сказано.

Рич повернулся к Джеку, который отрицательно покачал головой.

– Обычно, – сказал он, – принятие подразумевает, что продукту придается пригодная к использованию форма, поставщик должен отвечать нашим запросам и быть готовым работать с нами, независимо от того, сколько времени это потребует.

– Я не отказываюсь работать с вами, – сказал Жюль всем присутствующим.

Молчание. Пренебрежительная, едва заметная улыбка появилась в уголках губ Богатенького Панды, паучья улыбка.

– Как вы слышали, мы должны протестировать ее по всему миру и приспособить к каждому рынку и к каждой культуре, – сказал Рич.

Жюль вспомнил о Люке, о том, как дорого время, и ответил:

– Нет.

– Значит, вы не хотите с нами работать.

– В электронном письме было сказано, что пьеса принята.

– Электронное письмо, мистер…

– Лакур, – вставил Джек. – Джуэлс Лакур.

– Не является контрактом.

Присутствующие в зале адвокаты хранили молчание, будто их тут и не было.

– Я думаю, нам вообще не нужен музыкальный фирменный знак, – сказал один из членов совета директоров. – К тому же не стоит ли отдать решение этого вопроса в руки профессионалов из рекламного агентства? Мы не настолько компетентны, чтобы запускать подобные проекты.

Похоже, консенсус был достигнут, как всегда в молчаливом единодушии, неудержимый и бесспорный.

– На этом все, – сказал Рич. – Переходим к следующему вопросу повестки.

– На этом все? – спросил Жюль, сначала разозлившись, а потом он вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног.

– На этом все, – подтвердил Рич.

* * *

Два часа спустя яркий блестящий день покатился к вечеру, как и положено яркому осеннему дню, а Жюль поднимался уже на другом лифте, с ужасающей скоростью летевшем на верхние этажи небоскреба, превосходящего даже башню «Эйкорна». Перед этим он посетил консульство Франции, откуда его направили к адвокату одной из ведущих юридических фирм, который знал французский язык и разбирался в законодательстве Франции.

Еще одно здание с неоткрывающимися окнами. Все аэродинамические требования конструкции настолько высоки, что поднебесные ветра пролетали мимо с ураганной скоростью, Жюль ненавидел громадные, сложные, дорогостоящие системы, необходимые для вентиляции этих безжизненных коробок, построенных таким образом, чтобы сдерживать целые океаны воздуха вокруг них. Лучше уж не строить такие здания, чем закупориться вот так, отгородившись от шума ветра в ветвях, грохота грома, звука дождя, пения птиц, отголоска далекой беседы, плеска воды в реке или хотя бы в канаве и, конечно, от множества свежих и стремительных ветерков.

А в лифте было и того хуже. Жюль не страдал клаустрофобией, но ему претило быть заключенным в стальную коробку, исполнявшую кошмарную музыку. Время уходило, а у него как будто одновременно сломались все электроприборы, автомобиль, водопровод и канализация, и ремонт каждой вещи в отдельности требует многочисленных действий, заказов и ожиданий доставки запчастей. Подобное всегда нарушало его сосредоточенность на музыке. Кто-то все время стремится себя занять – делами, развлечениями, играми, миллионом вещей одновременно, лишь бы не вспоминать о своем забвении. Но Жюль глубоко осознал забвение с момента отступления вермахта и СС через Реймс в 1944 году.