Тогда выходит, что именно этот третий, дождавшись моего
ухода от Кребберса, убрал его. Почерк схожий. Дождался, когда я выйду, убрал
ненужного свидетеля. Но не исключено, что я ошибаюсь. Возможно, что Кребберса
убрали люди Хашимова. В любом случае это ничего не меняет. Главное, что третий
существует.
И он может появляться в самые неожиданные для меня моменты.
Кажется, Кочиевский рассчитал все, что можно было
рассчитать, предусмотрел все возможные случайности. Не предусмотрел он только
одного: спасения Хашимова и активности его людей в Москве, похитивших мою дочь.
Но Кочиевский пока об этом не знает. Когда же узнает, перестанет мне доверять.
Значит, у меня время до утра. На часах уже полночь, а я все
еще хожу по комнате. Несколько шагов вперед, несколько шагов назад. Я снова и
снова смотрю на часы. Широкомордый и его спутник, наверное, уже легли спать.
Они сегодня поработали на славу, сделали все, что могли.
Хорошо, что в каждом приличном отеле имеется телефонный
справочник. Я довольно быстро нахожу домашний номер мадемуазель Сибиллы
Дюверже, проживающей на авеню генерала Леклерка. Запомнив телефон, я наконец
принимаю решение.
Нельзя терять ни минуты.
Я бесшумно одеваюсь. Эти мерзавцы, возможно, взяли номер за
стенкой, возможно, сейчас прислушиваются… Осторожно прикрываю за собой Дверь и
спускаюсь по лестнице, стараясь не шуметь. Слава богу, никого не встречаю.
Внизу сонный портье смотрит на меня с удивлением.
— Плохо себя чувствую, — объясняю я, — слишком душно. Пойду
немного пройдусь.
Портье кивает — мол, понимает меня. Двери в парижских отелях
запираются после двух-трех ночи. Правда, запираются символически, вы можете
заявиться в любое время суток, и никто не удивится. Я выхожу на улицу. Над
головой — стоящая на опорах линия метро. Хорошо, что не грохочет поезд, хотя
время еще не очень позднее. С бульвара Гренель видна башня Монпарнаса. Я
перебегаю на другую сторону, уворачиваясь от несущегося навстречу мотоциклиста,
оглядываюсь.
Кажется, за мной никто не вышел. Сворачиваю в боковую
улочку. Еще раз сворачиваю. Карточка с номером у меня в руках, я обязан
позвонить.
Первым делом, я набираю парижский номер. Прости меня, мама,
но я в первую очередь думаю об освобождении нашей Илзе. Жду недолго. Вскоре
молодой голос говорит по-французски:
— Алло. Я вас слушаю. Кто вам нужен?
— Мне нужна мадемуазель Дюверже. — Я помню несколько
французских фраз.
— Я вас слушаю.
— Простите, мадемуазель, вы говорите по-английски? —
спрашиваю я.
— Немного. Кто это? Что вам нужно?
— Я друг мистера Труфилова.
— Кого? — удивляется мадемуазель — или делает вид, что
удивляется.
— Я друг Дмитрия Труфилова. Мне нужно срочно с вами
встретиться. У меня очень важное дело.
— Но я вас не знаю, мсье, — резонно возражает Сибилла. — Уже
довольно поздно…
— Речь идет о его жизни, мадемуазель, — решительно перебиваю
я собеседницу. — И о вашей тоже, — поспешно добавляю. — Только эти
обстоятельства и заставили меня позвонить вам так поздно. Поймите меня,
мадемуазель Дюверже.
— Я все понимаю, — отвечает Сибилла, — но все-таки уже
слишком поздно.
Давайте встретимся завтра утром.
— Необходимо встретиться сейчас, — заявляю я решительно. —
Именно сейчас. Завтра может быть поздно.
— К чему такая спешка?.. — Сибилла явно колеблется,
возможно, с кем-то советуется. — К чему такая спешка? — снова спрашивает она.
— У меня дело чрезвычайной важности, — настаиваю я.
— Хорошо, — наконец соглашается Сибилла. — Приезжайте прямо
сейчас.
— Спасибо. Я буду у вас через пятнадцать минут.
После этого я быстро набираю номер наших московских соседей.
Слава богу, что разница во времени всего два часа, так что еще не очень поздно.
Трубку снимает наша соседка. Она знает мой голос.
— Зинаида Аркадьевна, добрый вечер. Вы уж извините, что я
так поздно.
Вы не могли бы позвать к телефону мою мать. Я никак не могу
к ней Дозвониться.
— Конечно-конечно, — говорит соседка. — У нас сегодня такое
случилось… — Я в ужасе замираю. Неужели мать рассказала о похищении Илзе,
несмотря на мой запрет? Тогда девочку могут не вернуть никогда. Если узнает
милиция, все может рухнуть. — У нас сегодня кошка забралась в водосточную
трубу, — продолжает соседка. — Хорошо, что ее вытащили оттуда пожарные.
— Да, — соглашаюсь я, утирая пот со лба, — конечно, это
ужасно. Так вы можете ее позвать?
— Сейчас позову. — Соседка уходит к нам, а я снова утираю
пот и чувствую, что у меня дрожат руки. Хорошо еще, что меня не донимает мой
кашель.
Наконец трубку берет моя мама. Господи, сколько ей пришлось
пережить. И сколько еще предстоит.
— Мама, это я, здравствуй, — говорю я.
— Здравствуй. — Она понимает, что нельзя упоминать об Илзе
при соседях.
— Мама, у нас мало времени, — объясняю я. — Если завтра Илзе
отпустят, ты должна сразу забрать ее и уехать к своей подруге. Ты помнишь, где
живет твоя подруга, тетя Клава?
— Конечно, помню. — Мать действительно должна все помнить.
Клава — младшая сестра хозяйки дома в сибирском селе Старые Галки. Когда мы там
жили, мама с Клавой очень подружились и потом часто ездили друг к другу в
гости: Клава к нам, а мама к ней, в Витебск. Витебск — это в Белоруссии, так
что виза не нужна, достаточно взять билеты на поезд.
— Как только Илзе вернется домой, бросайте все и уезжайте.
Ты меня поняла? Как только она придет домой…
— Я все поняла. — Мама явно хочет меня спросить, почему я
так уверен, что Илзе придет домой. Она хочет об этом спросить — и не может,
соседка, очевидно, стоит рядом.
— У тебя все хорошо? — спрашивает мама.
— Да, все хорошо. Илзе отпустят домой, можешь не
сомневаться, — говорю я таким тоном, словно девочка стоит рядом со мной.
— До свидания. — Мама — очень сильный человек. Мне часто не
хватает такой силы воли.
— Мама! — кричу я. — Я тебя очень люблю!
— Я тебя тоже, Эдгар, — отвечает она, и я понимаю, что она с
трудом сдерживается. — Береги себя. До свидания.
Я вешаю трубку и наклоняюсь — жуткий кашель раздирает мои
легкие. Мне кажется, что я вот-вот задохнусь. Кое-как достаю платок, рассыпаю
лекарство.
— Вам плохо? — слышу участливый молодой голос.