Клык попал в лагерь неизвестно как и неизвестно за что. По крайней мере, этим своим сакрально-сокровенным ни с кем не делился, хотя в его деле, естественно, всё было прописано. Поговаривали, что вроде как залетел Клык за некое, уж совсем из ряда вон лютое мародерство, учиненное в ходе боев за освобождение советской Прибалтики. Может, конечно, то и домыслы, но прибалтов и чухонцев Клык и в самом деле на дух не переносил.
[14] А вообще, такие типы, как Клык, всегда страшны тем, что преданы власти, куда бы они ни попали. А власть им всегда дают маленькую – сержантскую. Но зато вместе с чином – кусок хозяйственного мыла, большой. Вот они, клыки, и лютуют. Власть это видит, но ей это, до поры до времени, выгодно…
– А я так меркую, Танкист, что куда важнее на своих двоих обратно уйти? – после затянувшейся паузы не то спросил, не то констатировал Клык.
– И желательно, чтоб не ногами вперед, – подтвердил урка с обожженным лицом.
– Хм… веселый разговор.
– Да ты присаживайся. Чую, щас еще веселее будет.
Барон молча уселся на шконку напротив этих двоих.
– Это с чего ж такое, не по летам, погоняло? Из их благородий, нешта?
– Кому куда, но, по мне, максимум на баронёнка тянет, – заключил Танкист. – Да и то, из ублюдочного приплода.
– Происхождения обнакновенного, – пояснил Барон, проглотив до поры «ублюдочного». – Юшка алая, без голубых примесей. А что касается погоняла, за то вам лучше у крестников моих выспросить.
– Про крестников мы наслышаны. Люди авторитетные, слов нет. Вот только, сдается, обмишурился ты, ваш бродь, с выбором родственничков?
– Так ведь родителей не выбирают?
– Оно так, – согласился Клык. – Но вот вагоны, в которых с родителями на побывку к Хозяину едут, всенепременно выбирать надобно. И – с умом. Потому как иначе можно не в ту волость заехать.
– Или ва-аще не доехать, – хмыкнул Танкист.
– Да что ж вы за люди такие?! Не представились, чифиря не предложили – оно-то ладно, перетопчусь. Но с хрена ли вы мне здесь туману напускаете? С порога на ушах повисли и давай кружева плести. Проще изъясняться не пробовали?
– Слышь, Клык, по ходу, он нас манЭрам поучить вздумал?
– Да куды нам? – досадливо сплюнул Барон. – Мы люди простые: родились в лесу, молились колесу… Но и разводить меня на словеса, как фраера дешевого, не надо. Это мы уже жували. Так что, коли предъявить чего собрались – валяйте. А нет – так и разбежались. Нет у меня никакого интересу тута с вами хороводы водить.
– Убедительно излагаешь. Мне даже на секунду показалось… Ну хорошо. Никто тебя за язык не тянул – сам напросился. Угадал, имеется до тебя предъява.
– Излагай.
– А ты не понукай! Короче, есть у нас опасение, что ты, Барон, не по чину себя в козыря´ определил. Тебе на руки одни карты сдали, а ты взял да и смухлевал – масть подменил. Небось, думал, не заметит никто? Однако сыскались люди с глазами – предупредили.
– Хочешь сказать, «стуканули»? Так ведь люди – они человеки. А человеку свойственно ошибаться. Эррарэ хумапум эст.
– Да я тебе щас такую хумапу устрою! – взвился Танкист.
– Осади! Это их благородие на латыни изъясняться изволили… Значит, не признаешь предъявы?
– Да уж, оставьте мне такую возможность. С вами не согласиться.
– Ладно. Гунька, ты здеся?
– Туточки я, – донеслось из-за импровизированной шторки угодливое.
– Кликни Битюга! – приказал Клык и невинно поинтересовался у Барона: – Слыхал за такого?
– А как же. У нас, в Питере, на окраинах, до войны золотари-чухонцы на битюгах бочки с дерьмом вывозили.
– С дерьмом говоришь? Ну-ну…
На пару минут в «купешке» Клыка установилась тишина. Не зловещая, как оно пишут в романах, но нехорошая однозначно. Барон начал было просчитывать возможные варианты дальнейшего развития событий. Но тут же и оставил это занятие, ибо все, на ум лезшее, проходило по разряду «куда ни кинь». Прозвучавшее из уст Клыка погоняло заставило Юрку внутренне содрогнуться. Поверить в случайное совпадение и хотелось бы, но… Неужели и в самом деле жив курилка? Мало того, сейчас действительно находится здесь, в этом чертовом бараке. А если так, прав был Шаланда: не стоило ему, понадеявшись исключительно на былой лагерный фарт, сюда идти. Как некогда наставлял Чибис, «береженого – бог бережет, а не береженого – конвой стережет». Вот только в данном конкретном случае внезапное появление конвоя явилось бы как раз спасительным чудом.
Но чуда не произошло. В тревожном затишье выпростался знакомый хриплый басок и под занавеску занырнул… Он самый! Бывший рядовой боец партизанского отряда имени товарища Сталина по прозвищу Битюг. Настоящее имя которого в отряде знали разве что командир, комиссар да Михалыч на пару с Лукиным. И, лицезрев его рожу, круглую, ничуть за минувшие годы не исхудавшую, не очень-то веривший в фатум Юрка Барон обреченно подумал о том, что как-то уж слишком часто возникают в его жизни пресловутые роковые моменты.
– Опять ты, пионэр? Что ж ты вечно у меня под ногами путаешься?! А может, ты того, посмотреть зашел? Так на эту фильму дети до шестнадцати не допускаются.
– Я сказал: отпусти ее, сволочь! А не то!
– Не то – что?
– Пристрелю! Вот что!..
– Ну, здоровá, пионэр! – весело громыхнул с порога Битюг. – Что молчишь как рыба об рельс? Али не признал? А вот я твою фотокарточку сразу срисовал. Еще когда ваш этап тока-тока в прожарку определяли.
– Ты-то, может, и срисовал. Вот только в моем фотоальбоме я такой карточки не видáл.
Сейчас Барону ничего не оставалось, как только жестами и мимикой выражать свою крайнюю степень презрения к происходящему.
– Ой ли? Может, просто запамятовал?
– Нет. Такую харю я бы точно запомнил.
– Ах ты ж, перхоть! Клык, он это! Стопудово он, Васька!
– Ты обознался, милейший! С младенчества в Юрия окрещен.
– Во, гад! Врет и не краснеет! Клык! Вот падла буду! Зимой 42-го мы с Митяем этого Васькá самолично на базу партизанскую доставили! До конца года с нами хороводился да еще и с особистом корешился.