За соседним столиком, отгородившись от приятелей развернутой газетой, неспешно и словно бы нехотя цедил кружечку пива мужчина лет сорока в строгом сером костюме. Зато газету изучал с таким неподдельным интересом, что за него делалось немножечко страшновато. Хотелось подойти и сказать: дружище, как можно настолько не понимать своего счастья?! Ведь тебе сегодня исключительно повезло – ты пьешь ледяное, возможно, неразбавленное чешское пиво, о котором 99 % населения СССР могут только мечтать, и даже не мечтать – грезить! Так неужели за ради такого случая ты не способен расщедриться на более приличную закуску, чем трехкопеечная «Правда»?
– Еще картина осталась, – напомнил Гога.
– Барон просил ее зашхерить. Покамест.
– Во-во! А на фиг вообще тогда было ее подрезать? Картина – это тебе не воротники меховые, на которых клеймов нет. Спалимся с ней, к чертовой бабушке!.. Если уж Барон – такой любитель живописной писи, то и забирал бы ее в счет своей доли. А нам еще по пять сотен на брата сверху всяко бы не помешало.
– Хочешь сказать, Шаланда за вычетом доли Барона отслюнявил?
– Вот именно. Ленинградец в прошлый раз почти весь наличман загреб, и теперь… Обратно ему отстегивай.
– И когда он снова заявится?
– А шут его знает. Меня вчера Шаланда на почту гонял, телеграмму в Питер отстучать. Дескать, приезжай, гость дорогой. Мы всю черновую работу за тебя сделали, товар сбагрили. Приходи, кума, любоваться… Разве что… Может, обойдется? Не приедет?
– Эге ж! Раскатал губёнку! Чё Барон – дурак, от таких деньжищ отказываться?
– А ну как повязали его мусорá? Мало ли за ним грехов водится?
– Типун тебе!.. Ох и жаден ты до бабок, Гога! Ради лишней косой готов товарищу беду накликать. Совести у тебя нет.
– А на кой она мне? Опять же, в этой жизни одна только курица от себя гребет. Да и та – назад оборачивается.
– Ну, смотри. Как бы тебе самому за такие пры`нцыпы не огрести. По самое не балуй.
Казанец сердито опустошил кружку и встал из-за стола.
– Ты куда?
– Пойду отолью…
Мужчина за соседним столиком аккуратно свернул газету трубочкой, сунул во внутренний карман пиджака и двинулся следом за Казанцом. Видать, и ему приспичило. Недаром же газетку с собой прихватил…
В мужском туалете наличествовали три писсуара и отдельная кабинка-монплезир (для больших дел). Правда, на захватанной ручке кабинки сейчас болталась табличка «Ремонт». Казанец пристроился у крайнего писсуара, запустил мощную струю, блаженно выдохнул и…
Последнее, что он услышал, – скрип двери за спиной.
А потом – все в его глазах вдруг померкло, и сознание мгновенно отключилось. Разве что струя какое-то время продолжала жить своей обособленной жизнью.
Мужчина в сером костюме подхватил обмякшего Казанца за подмышки, затащил в кабинку и усадил на унитаз. После чего плотно прикрыл дверь, вернул на место упавшую «ремонтную» табличку, помыл руки и вышел из туалета.
Далее мужчина проследовал не к своему столику в зале, а на улицу. Выйдя на крыльцо, он закурил и бросил выразительный взгляд в направлении «Волги», припаркованной метрах в двадцати. С заднего сиденья машины тотчас выбрался собственной персоной генерал Кудрявцев, по гражданке одетый, и направился к ресторану. Когда он поднимался на крыльцо, мужчина в сером костюме произнес негромко: «Полчаса я гарантирую». Владимир Николаевич в ответ молча кивнул и толкнул входную дверь…
В ту секунду, когда скучающий в одиночестве Гога только-только забодяжил себе новую порцию «ерша» и уже собрался ее заглотить, к нему подошел интеллигентного вида мужик. С обычно несвойственным подобным типам нахальством он, не спрашивая разрешения, поставил свою кружку с пивом на их столик и бесцеремонно уселся на место Казанца.
– Алё! Мужик, ты чего – очки дома забыл? Не видишь – занято!
– Ничего-ничего, в тесноте, да не в обиде.
– Ты мало того что слепошарый, так еще и глухой? Русским языком объявлено – занято! Отвали!
– А у тебя самого, Гога, со зрением как? – невинно поинтересовался Кудрявцев, заставив Гогу поперхнуться удивлением.
– ЧЕ-ЕГО щас сказал?
– Дывысь!
С этими словами Кудрявцев сунул под нос Гоге свои, в раскрытом виде, корочки, ответная реакция на которые оказалась исключительно предсказуемой:
– Ой-йо-о-о-о… Генерал?! Ка… а… гэ… э-э-э…
– Сам ты – гэ! – усмехнулся Владимир Николаевич, пряча ксиву. – Челюсть в исходное верни. И лицо попроще сделай… Штаны, надеюсь, не намочил?
– А-а-а-а… Э-э-э-э-э… Я не… Э-э-э-э-э…
– Понятно. – Кудрявцев не без удовольствия отхлебнул пивка. – Времени у нас мало, поэтому предлагаю провести диалог в конструктивном ключе? Идет? – В ответ Гога лишь затряс головой. – Прекрасно. Надеюсь, не нужно объяснять, что наша случайная встреча не должна стать предметом огласки?
– Н-нет… Я понимаю… Толька-а…
– Обойдемся без Толика. Итак, нам доподлинно известно, что на прошлой неделе вы с Шаландой и прочими славными парнями обнесли квартиру в Столешниковом переулке.
– Мы?!.. Мы ничего не… Ка-акую квартиру?
– Мы же с тобой договорились? Либо беседуем здесь и сейчас – коротко, продуктивно и без свидетелей. Либо – мучительно долго, на Лубянке и под протокол. Разницу чуешь?
– Чу… ю…
– Тогда идем дальше: как ты понимаешь, нашу организацию подобного рода преступления интересуют не так чтоб очень сильно. Хоть и обнесли вы человека государственного, причем на неприлично много. Я, в принципе, готов закрыть глаза и на подобные шалости. Но! При одном условии!
– К-кк-аком условии?
– Мне нужен Барон. Человек, который, как я понимаю, был идеологом и разработчиком сего, не решенного оригинальности, налета.
– Да-да. Это все он! Барон! – ухватился за спасительное Гога. – Барон, а еще Шаланда. Лично я вообще к этой теме касательства не имею. Просто попросили вещички отвезти. А что за вещички, чьи – ни сном ни духом. Вот честное благородное!
– Какое-какое?.. Ладно, проехали. Итак, вопрос первый, он же последний: где сейчас Барон?
– Я… я не знаю, гражданин… генерал! Вот честное бла… хм…
– Плохо, – резюмировал Кудрявцев. – Ибо в таком качестве ты мне не интересен.
– Но я знаю, что он скоро должен нарисоваться! Здесь, в Москве!
– Как скоро? Откуда знаешь?
– Как скоро – не скажу. А знаю… Да я вчера сам ему телеграмму посылал. Меня Шаланда попросил.
– Адрес? Текст?
– Там не было адреса. Просто до востребования, на Главпочтамт, Ленинград. А текст… Сейчас… Я, кажется, не выбросил… Бумажку…