Улица славилась достопримечательностями. Тут тебе и Музей Арктики и Антарктики, разместившийся в стенах бывшей Никольской церкви; и дом, где располагалась первая редакция газеты «Правда»; и прекрасно известный выпивохам дом номер 79-бис, в котором еще до войны открыли первый в СССР медвытрезвитель. Но вот конкретно у инспектора уголовного розыска Анденко улица Марата прежде всего ассоциировалась с местом обитания его достопочтенного тестя – знатного корабела-клепальщика, Героя Соцтруда Павла Матвеевича Жукова, и менее почтенной тещи…
В половине одиннадцатого утра во двор дома № 66 по Марата въехал микроавтобус РАФ-977. Из него выбрались коллеги-сотоварищи Анденко и Захаров, а следом два хмурых милиционера в штатском. Хмурость объяснялась бесцеремонным выдергиванием стражей социалистического порядка в законный выходной на стихийно нарисовавшийся воскресник.
– Парни, бросайте цигарки! – скомандовал Анденко, пресекая попытку исконно русской традиции начинать любое дело с перекура. – Сперва разгрузка, потом потехи. Вы носите, Захаров – подающий. Поднимайтесь за мной, в тринадцатую.
– А этаж какой?
– Второй.
– Хоть тут повезло.
– Это как посмотреть, – буркнул Захаров. – С одной стороны, невысоко. Но с другой – нехороший номер у квартирки-то.
– Отставить мракобесие, – приказал Григорий, направляясь в знакомый ему до зубовного скрежета подъезд.
* * *
– …Так, заносим по коридору до конца и направо. Сваливайте прямо посередине комнаты. Только покомпактнее. Обувь можно не снимать.
– А никто и не собирался.
– Разговорчики!.. Да аккуратнее ты, Ипатов! Глагол «сваливайте» я употребил фигурально. Не картошку несешь – вещдоки… Прелестно, дуйте на вторую ходку. Тащите кресло-качалку, втиснем ее, пока проход не захламили.
Анденко вышел на лестничную площадку и загнал колышек под входную дверь, чтоб всякий раз не распахивать. Щелкнули замки двери напротив, и из-за нее опасливо высунулась физиономия старухи.
– Гришка? Ты, что ли?
– Я, баб Галя. Здрасте.
– А я уж хотела милицию вызывать.
– Это зачем?
– Как же? Мне Анна поручила за квартирой приглядывать. Смотрю в окно: машина подъехала, дверь нараспашку и вещи носют. Думаю, никак грабители по нашу душу заявились?
– Так ведь не из квартиры, а наоборот, носют-то, баб Галя? Тем не менее благодарю за бдительность.
– Уж так я, Гриша, энтих воров-паразитов до ужасти боюсь. Вон, видишь, какую штуку себе поставила? – соседка показала пальцем на ввинченный в филенку дверной глазок.
– Это что ж такое у вас?
– Штука специальная. Из квартиры на лестницу смотреть.
– Никогда таких не видел. Можно взглянуть?
– А чего ж. Погляди, мне не жалко.
Анденко прошел в соседскую прихожую, с интересом припал к глазку.
– Обалдеть! Отличная вещь. Где купили?
– Эка ты сказанул! Это ж заграничная! Зять из плавания привез. Я и Спиридоновне такую предлагала заказать.
– И чего Спиридоновна?
– Отказалась.
– Понятно. Денег пожалела.
– Не. Сказала, к им не полезут. У их, мол, зять – милиционер. Будто все ленинградские воры за это в курсе.
– Согласен, логика в аргументации прихрамывает.
По лестнице, натужно пыхтя, поднялся Ипатов с креслом и скрылся в недрах тещиной квартиры. За ним прошествовал второй милиционер, бережно неся обернутую в мешковину картину.
– А чегой-то, Гриш? Никак обратно съезжаться собрались?
– Я? С тещей?! – оскорбился самой постановкой вопроса Анденко. – Нет, я, конечно, горячо люблю и безмерно уважаю Анну Спиридоновну и Тимофея Степановича. Но не до такой же степени!
– А зачем тогда они того? Носют?
– Да мы тут, с Машкой, ремонт затеяли, пока наследник в пионерлагере. Вот, решили временно вещички у тещи с тестем разместить. А то обои неудобно переклеивать.
– Гришк! Может, когда дотаскают, переуступишь мне мужичков?
– За какой надобностью?
– Да мне бы карниз в спальне приколотить. И еще там, всяко разно. По мелочи.
– Извини, баб Галя. У них потом другой вызов. Срочный. Да и не советую. Конкретно этих.
– Чегой-то?
– Да так. Понту много, а руки, извиняюсь, из жопы растут…
* * *
Поезд резко дернулся и встал, протяжно проскрипев всеми своими сочленениями.
От этого толчка Барон и проснулся. Вскинул руку, сощурившись посмотрел на часы. Ого! Получается, проспал без малого двенадцать часов. Он и припомнить не мог, когда в последний раз позволял себе подобную роскошь.
С полки напротив спрыгнул сосед. Сунул ноги в сандалии, двинулся на выход.
– Дружище, что за станция? Не знаешь, долго стоять будем?
– Галич. По расписанию – десять минут, но мы опаздываем.
А вот от такого «толчка» Барон подкинулся так, что ударился головой о багажную полку. И то сказать – подобные совпадения разве что в кино встречаются. Да и то – в самом непритязательном. Вот только… А вдруг это знак? Из числа тех, что изредка, лишь в самые ответственные жизненные моменты, посылаются нам свыше? Барон слез с полки, торопливо зашнуровал ботинки, протопал в тамбур и вышагнул на знакомый перрон. Поводить жалом на предмет знаков.
Галич встретил знакомой привокзальной суетой, пригорелым ароматом паровозного дыма и гомоном детей, носящихся вокруг разномастных узлов, сумок и чемоданов. Какое-то время Барон расслабленно стоял на шумном перроне, глядя поверх голов мечущихся, обтекающих его, как вода камень, мешочников. Но тут мелькнула в толпе синяя беретка железнодорожницы Лиды, и он, будто нашкодивший школьник, отвернулся, опасаясь быть узнанным.
«А что, если?..» – мелькнуло в голове шальное.
Охваченный внезапным, совершенно несвойственным ему волнением, Барон достал папиросу. «Может, и в самом деле? Послать всё к чертям, метнуться в купе за чемоданом, да и… Остаться-затеряться. Насовсем».
Барон курил, фиксируя в мозгу замаячившие на горизонте перспективы. Те, о которых ранее и помыслить не мог. А если бы сдуру и подумал – оборжался бы в голос, сам над собой. «Переквалифицируюсь в пейзанина. Поселюсь, благо жилплощадь позволяет, у Ирины. Устроюсь на местный экскаваторный завод. Или, к примеру, музейным сторожем, стану коллекцию редких самоваров охранять. Жена-красавица. Домашние обеды. Сопливые дети. По выходным рыбалка. Раз в год профсоюзная путевка в санаторий. Худо ли? Опять же до Ольги меньше суток езды».
В эту минуту он отчетливо осознал, насколько устал. Устал так, как устают давно разменявшие четвертый десяток люди. Когда еще полно планов и стремлений, когда еще не угасло желание совершать поступки, да только все эти «души прекрасные порывы» волнами разбиваются о неясной природы неудовлетворенность. Всем и вся. А потому… Что, если Ирина и в самом деле способна стать спасительным лекарством? От усталости?