– До свидания, – растерянно сказал курьер на прощание.
Семен выразительно посмотрел на него.
– Кто это? – спросила Катя, когда дверь за курьером закрылась.
– Племянник Ларисы, – досадливо ответил Семен. – Она говорила мне, что отец лишил его денежного довольствия за отчисление из МГИМО, и тот тоже встал в позу – пошел работать в «Макдоналдс», потом курьером. В общем, решил начать трудовой путь с азов. Что же мне теперь, курьерской доставкой не пользоваться?..
– А еще не ходить в рестораны, не заезжать со мной на заправки, в магазины заходить тоже опасно… Мало ли куда еще устроится работать трудолюбивый племянник Ларисы, – улыбнулась Катя, но получилось с упреком.
– Не обижайся, малыш. Мы же с тобой давно обговорили правила. Ты лучше посмотри билеты.
Когда Катя с Семеном спустились с Эйфелевой башни и направились к площади Трокадеро, к ним подошел черный, как вакса, уличный продавец двухметрового роста.
– Брат, купи сувенир, – обратился он к Семену на чистейшем русском языке, без акцента.
Темнокожий продавец улыбался, обнажая крупные белые зубы. Катя уткнулась в шарф, чтобы не расхохотаться. Семен спросил:
– Где ты, брат, русский так хорошо выучил?
– В Патриса Лумумбы пять лет учился.
Семен купил у него маленькую изящную шарманку, легко помещавшуюся в карман. Крышка шарманки открывалась, обнажая затейливый механизм.
– Ну, удачи, брат! – Семен подхватил Катю под локоть, они сделали несколько шагов и дружно рассмеялись.
На площади перед башней крутилась детская карусель под простую французскую народную песенку. Они подошли поближе. Катя крепко сжала поручень ограждения, отделявшего аттракцион от зрителей. Она с детства не любила каруселей. Анна Ионовна недоумевала: ребенок как ребенок, а стоит позвать в парк развлечений, надуется и чуть не плачет, тянет за руку в другую сторону. Единственное, на что бабушке удавалось уговорить маленькую Катю, это качели-лодочки, да и то не всегда.
Бог знает, когда это началось… Сейчас Кате неожиданно вспомнилось, как она с мамой и папой гуляла в Измайловском парке, который казался ей дремучим лесом. Они вышли на площадку, где стояли карусели с железными цепями и деревянными сиденьями. Кате стало страшно. Но, подсадив ее на сиденье, папа сам сел рядом и застегнул общую, одну на двоих, цепь: «Вот, теперь не упадешь, не бойся». Карусель закружилась, и Кате стало весело. Она смеялась, оглядываясь на папу, а он ей улыбался. Мама махала им рукой снизу.
Потом, когда папа исчез, а Катя переехала жить к бабушке, мама опять повела ее гулять в Измайловский парк. Они вышли к знакомой карусели. Катя захотела покататься и стала звать маму с собой, но та поморщилась: «Не люблю, когда все перед глазами вертится, катайся одна». Катя помнила, как ей было весело и не страшно с папой, взобралась на сидение, пристегнула цепь. Карусель вздрогнула и закружилась. Впереди и позади Кати тоже сидели люди, но она не замечала их. Ей казалось, что раз никого нет рядом, то и на карусели она одна, а та кружилась все быстрее и быстрее. Постепенно скорость этого кружения стала невыносимой, Катя зажмурилась от страха, думая, что улетит прямо в черную неизвестность.
Семен тронул ее за плечо:
– Ты в порядке?
– Да… Ничего… Вспомнила плохой сон.
Они прошлись по мосту и остановились, чтобы полюбоваться на монументальный дворец Шайо.
– Чем-то напоминает наше ВДНХ, – заметила Катя.
– Раньше на этом месте стоял дворец Трокадеро в мавританском стиле, построенный к Всемирной выставке 1878 года. Потом его разобрали и к выставке 1937 года построили более современный дворец. Так что твоя аналогия вполне уместна: ВДНХ тоже начали строить в 1935 году.
Вечером они пошли в «Гранд-опера». На Кате было золотистое платье, прозрачное, усыпанное тонкими блестками на спине. Похожее она видела на Шерон Стоун в телепрограмме про голливудских звезд. Высоко заколотые волосы украшала миниатюрная диадема, искусно вплетенная в прическу парикмахером-стилистом из модного салона.
Встретив Катю у входа, Семен всплеснул руками:
– Это фантастика! Я не думал, что ты можешь стать еще красивее, потому что дальше некуда. Но сейчас в тебе появился настоящий парижский шик.
Сам он тоже выглядел роскошно: темно-синий костюм, белая рубашка, яркий шейный платок «Эрме», зонтик-трость и фирменный аромат дорогого одеколона и не менее дорогих сигар, сводивший Катю с ума. Семен взял ее под руку и предложил немного пройтись пешком: такси ждало за углом, он попросил водителя не заезжать на эту улицу с односторонним движением, чтобы не застрять в пробке и не опоздать в театр.
Катя ловила на себе взгляды прохожих и с удовольствием оглядывала их с Семеном отражение в больших витринах. Без сомнения, они были очень красивой парой, несмотря на разницу в возрасте.
В фойе «Гранд-опера» Катя еще раз взглянула на себя в огромное зеркало, отражавшее сотни огней. В повседневной жизни она не усердствовала с декоративной косметикой – в этом не было нужды: с юности у нее была гладкая, здоровая кожа.
В салоне «Ланком» на улице Фобур Сент-Оноре, куда она, провожаемая восхищенными взглядами прохожих, пришла уже с прической и диадемой в волосах, ее встретили две девушки в узких черных брюках и блузах. Они были так радушны, что Катя почувствовала себя по меньшей мере герцогиней. Она не знала французского, но слова «супэр» и «фантастик» и не требовали перевода. Щеки ее зарумянились. Она стала еще краше, но, конечно, не знала об этом.
Девушки-визажисты колдовали над лицом Кати не меньше часа, большую часть времени она просидела с закрытыми глазами. Ей казалось, что на лицо ей нанесли столько средств, что в результате она будет похожа на пожилую актрису из Театра юного зрителя, которую гримируют, перед тем как выпустить на сцену в роли юной Красной Шапочки. Однако итог часовой работы оказался куда более впечатляющим: с одной стороны, в зеркале отражалась прежняя Катя без излишков косметики, с другой – ее кожа приобрела внутреннее сияние, скулы стали четче, дымчатая обводка вокруг глаз придавала взгляду волнующую загадочность.
– Дыша духами и туманами… – процитировал Семен и обнял Катю за тонкую талию. – Девичий стан, шелками схваченный… Мммм… Пойдем скорее в зал, а то я не удержусь и украду тебя прямо отсюда и сейчас.
Когда они заняли свои места в третьем ряду партера, Катя подняла голову:
– Боже, какая красота!
– Этот плафон расписал Марк Шагал в 1964 году по просьбе тогдашнего министра культуры Франции Андре Мальро, которого покорили декорации Шагала для балета «Дафнис и Хлоя». Мальро считал, что только Шагал может справиться с этой художественной задачей. Тогда новость о том, что Шагал будет расписывать плафон для оперы Гранье, как тут ее называют, вызвала много разногласий. Одна часть общества выступала против того, что над французским национальным памятником будет работать белорусский еврей, другая часть – против того, что художник с неклассической манерой письма распишет часть здания, имеющего историческую ценность. Тем не менее Мальро оказался упрям.