Я попытался объяснить бородатому, что во время нашей вчерашней встречи совершенно случайно произошло досадное, можно даже сказать, анекдотичное недоразумение. И мне очень бы хотелось вернуть мой «Зенит», как память о моем безвременно усопшем отце, и часы – подарок моей нежной и горячо любимой сестрички. Похоже, бородатый совершенно не владел английским языком, но достоверно уразумел, что денег я ему сегодня точно не принёс. Он ещё больше заулыбался, закатил рукава и с тошнотворным хрустом стал разминать суставы пальцев своих бугристых, мускулистых лапищ.
Тогда я ему языком знаков и жестов доходчиво пояснил (и Степан потряс своими могучими кулаками): изъятые им вещи мне крайне дороги, как память о моих очень близких и весьма обожаемых родственниках. И без этих милых моему сердцу семейных реликвий я, ни при каких обстоятельствах, отсюда не уйду. Бородатый во время этих мануальных разъяснений как-то ненароком оступился и нечаянно раздавил своим необъятным задом старинный ореховый комод. А жаль! Добротная была вещь! Но, по-видимому, альфонс так и не понял сути моей незамысловатой и чрезвычайно вежливой просьбы. Он стал визжать, как не дорезанный поросёнок, с которого Никита Кожемяка собственноручно снимает последнюю шкуру. На его истошный вопль сбежались три воспитанных на чистом сливочном масле мордоворота, очевидно закадычные дружки и коллеги злополучного бородатого альфонса. Они ненавязчиво поинтересовались, о чём тут идет такой задушевный разговор и почему в помещении такой ужасающий беспорядок.
Я и им на том же языке знаков и жестов (и Степан снова потряс своими огромными как чайники кулачищами) попытался разъяснить сущность возникшего недоразумения. После десяти минут бесплодных и очень болезненных дебатов, наконец-то выяснилось, что один из дружков бородатого худо-бедно понимает разговорный французский язык. Правда у него было омерзительное произношение вероятно из-за сломанного носа и только что выбитых передних зубов. Он так безбожно картавил и шепелявил! Но меня он всё-таки понял и кое-как перевёл своим соратникам смысл моего нижайшего и весьма умеренного ходатайства.
Тогда альфонс смущённо хлопнул себя ладонью по лбу и рассыпался в тысячах извинениях, разутешенный тем, что мне нужна всего-навсего такая малая, пустячная безделица. Он дружелюбно пригласил меня присесть на прикроватную тумбочку – единственный предмет мебели, оставшийся к тому времени почти что не повреждённым. Из всех присутствующих лишь бородатый не утратил способность более-менее резво передвигаться на ногах. Он клятвенно заверил меня, что через пять-шесть минут принесёт мои часы и фотоаппарат в целости и сохранности. Однако, проявляя излишнее рвение, вертлявый хлопотун непомерно шустро бросился к выходу из помещения для очень занятного и полезного времяпровождения. А так как один его глаз совершенно «заплыл», а второй превратился в подобие щелочки-амбразуры, то он самую малость не вписался в дверной проём. И со всего своего разгона бородач врезался лбом точнёшенько в лакированный дубовый косяк.
А дуб оказался превосходнейшего качества! Альфонс теннисным мячиком отлетел от входа приблизительно на три с половиной метра назад. Он плашмя грохнулся на спину, чуть не проломив деревянный пол вместе с опорными железобетонными балками. Мужик всё-таки крупный, упитанный! На лбу бородатого недотепы мгновенно выскочила шишка, размером примерно со страусовое яйцо. Бедняга как-то чудно по-жабьи квакнул и тотчас обмяк, очевидно, немедля лишившись сознания.
– Тебе уже приходилось где-то видеть страусовые яйца? – несказанно удивился я.
– Вообще-то, в натуре, нет, – смутился гигант. – Но ещё в пятнадцатилетнем возрасте, выступая на первенстве города в беге на 110 метров с препятствиями, я ненароком поскользнулся и с размаху сел пахом на чересчур жесткий брус предпоследнего барьера. Тогда мои яички распухли так, что доктор не удержался и со смехом заявил, что они у меня точнёхонько как у африканского страуса. Кстати, Василий, у тебя есть очень мерзопакостная привычка – перебивать рассказчика.
– Прости, дружище! Больше не буду! – твёрдо пообещал я расходившемуся сказателю. – Так что же произошло дальше?
– С чем? С моими яичками? – осведомился бывший спортсмен-многоборец.
– Нет. С бородатым альфонсом и его соратниками, – обозначил я сферу моих интересов.
– К счастью, вскоре в дверном проёме появился мордатый, кривоногий верзила, дружок бородача, который почему-то немножечко запоздал на «Ялтинскую конференцию». Увидев репродукцию картины «Куликово поле после Мамаевого побоища», он начал дико извинятся и заявил, что очевидно по рассеянности перепутал входные двери. Хотя самой двери, по сути, в проёме к тому времени уже давным-давно не было. Она валялась на полу, сорванная с петель, в смежном с Юлиной спальней коридоре. Несмотря на стоны и мольбы товарищей, мордатый джентльмен попытался предательски дать стрекача. Я еле успел схватить его за шиворот, с трудом затащил в комнату и через шепелявого переводчика по-дружески втолковал, что, собственно говоря, сами переговоры уже успешно завершены. Осталось всего лишь выполнить условия достигнутого международного соглашения. Шепелявый толмач долго и настойчиво упрашивал мордатого, кривоногого сеньора. Жалобно всхлипывая и шморгая носом он, как я уразумел, всё-таки объяснил уцелевшему коллеге, что речь в данный момент идёт о жизни или смерти его верных сподвижников. И если у него есть хоть капля сострадания, то он не откажется выполнить скромную просьбу своих давнишних и очень близких приятелей. Что ты на меня так смотришь, Василий? На мне ни бананы, ни ананасы, ни грейпфруты не растут!
По всей вероятности, вид у меня был совершенно растерянный. Я до сих пор считал Степана Тягнибеду невеждой, весьма неважным рассказчиком и косноязычным собеседником. Он с большим трудом подбирал нужные слова и выражения, а нередко путал, коверкал и искажал их произношение. А зачастую гигант был просто не в состоянии четко и ладно высказать даже очень простую и нехитрую мысль. Но сейчас его речь текла спокойно, гладко и ясно. Когда он был увлечён своим головоломным повествованием, у него неожиданно «прорезалось» своеобразное, неординарное красноречие.
– Нет-нет. Всё в порядке, – успокоил я Степана. – Так чем же закончилась вся эта занятная катавасия?
– Наконец, шепелявому сутенёру и его «отдыхающим» на полу собратьям, удалось уговорить своего чрез меру капризного и несговорчивого коллегу. Тот быстро, насколько позволяла его косолапая медвежья походка, бросился прочь, выполнять последнюю волю своих друзей и партнеров.
Через минут пять он приволок огромный картонный ящик и довольно-таки внушительный пластиковый мешок. Из ящика мордатый коллекционер выложил на ковер около трёх десятков цифровых фотоаппаратов и портативных кинокамер. По-видимому, натуральная оплата за сексуальные услуги в Лиссабоне считается вполне обычной формой взаиморасчета. Там были «Сони», «Грюндиг», «JVC», «Шарп», «Самсунг», «Панасоник» и прочая дрянь, но моего верного «Зенита» в том ящике по какой-то причине не оказалось! Тогда мордатый кладовщик вывалил их мешка на пол целую груду ручных часов всевозможных современных марок и моделей. Чего там только не было?!! Но среди «Ролексов», «Ориентов», «Сейко», «Скотчей», «Ситизен», «Гессов», «Оксигенов» и всякой иной гадости я моих «Командирских» часов так и не обнаружил.