Это был очень плохой день. Он понимал, что в дом он входить не должен, ибо если он туда войдет, то, возможно, не в состоянии будет выйти оттуда. И, хотя ему страшно хотелось принять душ, он кое-как вымылся в мастерской под краном. Но какое-то время он работать все равно был не в состоянии.
Он не мог пойти и поблагодарить ту пожилую женщину, потому что не знал, как ее зовут. Но молодую женщину, что приходила к нему, звали Джилли. Миссис Хэмблтон, хозяйка бакалейной лавки, как-то спросила у нее: "Ну, как дела у мамы, Джилли?" — когда та подошла к кассе. А где ее дом, он и так знал. Он знал все дома в Клэтсэнде и всех, кто жил в этих домах, — может, знал не по имени, но хорошо помнил их лица, цвет волос… их форму, форму их существования…
Хорошо бы поговорить с Томом Джеймсом, подумал он, но Том Джеймс был мертв.
Подойдя к обшитому серым гонтом дому с пристроенной к задней стене верандой, Билл Уэйслер постучался. Он постучался очень тихо, потому что мать той женщины была больна и умирала. Он все время чувствовал в себе ту проклятую черноту и очень боялся, что снова упадет в нее, но вовремя удержался на самом краю; потом это повторилось еще несколько раз, снова и снова, и от попыток во что бы то ни стало удержаться на краю и не упасть у него закружилась голова. Он уже сделал шаг в сторону, собираясь уходить. И тут дверь отворилась.
Цвет роз и азалий несколько поблек; кобальт повыцвел. И улыбка была не та; уже нельзя было бы, пожалуй, сказать, что она "так здорово улыбается". Здороваясь, она произнесла его имя тихим, ровным голосом.
Он протянул ей мешок с сухой глиной и без запинки произнес целое предложение:
— Подумал тут — может, вам еще глина понадобится.
Она протянула было руку, чтобы взять то, что он ей принес, но потом сказала:
— Ой, да у меня ее еще столько!.. Спасибо… Видите ли, я делаю совсем маленькие, прямо-таки крошечные вещички… — Она посмотрела на бумажный мешок. — Хотя теперь у меня и для этого совсем времени нет… знаете, кроме НЕЕ у меня вообще больше ни на что времени не остается. — Она сказала это с какой-то странной улыбкой, потом подняла голову и посмотрела прямо на него. Он опустил глаза. Она взяла мешок. — Спасибо вам, Билл, — сказала она. Голос ее дрогнул и затих, как нерешительно затихают порой звуки музыки. И он наконец догадался, что она плачет.
— Я хотел спросить вас… — сказал он.
Она судорожно вздохнула и кивнула.
— Если вы, к примеру, делаете что-нибудь, и оно у вас получается не так, как надо… — начал он.
— У меня все получается не так, как надо! — воскликнула она и засмеялась — тем же странным, музыкальным, «двойным» смехом, в котором звучали слезы.
— То это ведь не правильно — продавать такие вещи, как если бы они получились как следует? — сказал он и умолк, и поднял на нее глаза.
— Да, наверное, — задумчиво ответила она. — Наверное, так.
— Иначе нет никакого смысла! — сказал он.
Она кивнула, помолчала, потом покачала головой и сказала:
— Простите, но я должна вернуться в дом, Билл. Вы же знаете. Она там. — Она сказала именно так: "Она там". Он понимающе кивнул. — Спасибо вам, — снова сказала она.
— Да ладно, пустяки, — буркнул он и пошел прочь, услышав, как у него за спиной закрылась дверь. Он прошел через передний двор к своему пикапу, как всегда с терпеливым видом дожидавшемуся его на обочине крохотной немощеной улочки. Ключ он оставил в замке зажигания. Свет дня был чист и светел — безупречная глазурь на поверхности настоящих, без изъяна вещей. А если приложить ухо к той большой чаше или кубку (называйте, как хотите!), то, наверное, можно услышать звук волн, набегающих на берег.
Истинная любовь
Женщина, не имеющая партнера (друга или мужа), но, в общем, вполне довольная жизнью, обычно учится скрывать то, что она всем довольна, чтобы не шокировать своих друзей. Не имеет ни малейшего смысла игнорировать те предрассудки, некогда воспринятые культурой вашей страны и прижившиеся в ней, иначе все в итоге станут считать вас ведьмой. Теперь-то я хорошо понимаю, зачем, в действительности, вышла замуж: лучше уж законный брак, чем костер. Впрочем, у меня и после развода случались любовные истории — да, если быть точной, то их было две: первая — с исследователем библиотечных систем — была неудачной; вторую же — с книготорговцем — можно до некоторой степени назвать удачной. Но дело в том, что занятия сексом всего лишь превращают мою эротическую энергию в некую иную, искусственную форму, предусмотренную нашей цивилизацией, а потому для меня секс — это все-таки некая сублимация. Мое либидо, предоставленное самому себе, в своем исходном, так сказать примитивном, состоянии с полной отдачей реализуется только во время чтения, что доставляет мне ни с чем не сравнимое наслаждение.
И поскольку я с двадцати лет работаю библиотекарем, то вполне могу сравнить свою жизнь с жизнью паши, роскошествующего в своем гареме — и в каком гареме! Когда я работала в Центральной библиотеке Портленда, у меня было полмиллиона «наложниц»! Это была настоящая оргия продолжительностью десять лет!
А в течение учебного года — поскольку теперь я преподаю в Библиотечном институте — я имею доступ в университетскую библиотеку. Здесь, в Клэтсэнде, где я провожу лето, мой «гарем» очень мал, да и «гурии» по большей части имеют весьма потрепанный вид, но ведь и я тоже не молодею. Моя страсть несколько поутихла с годами. Порой я даже представляю себе, что меня вполне удовлетворила бы и одна обыкновенная книжная полка, на которой стояла бы верная и испытанная "Тысяча и одна ночь", парочка хорошеньких небольших романчиков или повестушек (для легкого флирта) и томик новой поэзии, строки ко горой заставили бы меня кричать от наслаждения в ночной тиши.
Антал явился, разумеется, вместе с книгами; точнее, явились книги, а потом уж и Антал. Я разбирала книги в библиотеке Клэтсэнда — здесь есть бесплатная любительская библиотека, куда каждый приносит те книги, какие может или хочет отдать; она занимает всего две комнаты над аптекой. Итак, я разбирала книги и составляла каталог, что летом делаю примерно раз в неделю, а иногда и чаще, если волонтеры внесут во все это больше беспорядка, чем обычно. Мне нравится этим заниматься; это нетрудная и порой весьма забавная работа. Я нахожу Луиса Ламура ‹Луис Ламур (1908–1988) — один из самых плодовитых и активно продаваемых писателей Америки, автор 6100 новелл и рассказов; певец "дикого Запада", ковбоев и т, п.; автор первых американских "вестернов".› под рубрикой "Любовный роман", а Леви-Стросса ‹Клод Леви-Стросс (р. 1908) — французский этнограф и социолог, один из главных представителей структурализма; создал теорию первобытного мышления; автор таких знаменитых работ, как «Мифологическое» (1964/71) и "Путь масок" (1975); постоянный научный оппонент В. Я. Проппа.› — среди книг по кулинарии.
В тот день в библиотеку зашла Ширли Бауэр и, некоторое время повозившись в мешке с книгами, предназначенными на распродажу, окликнула меня:
— Фрэнсис, а ты знаешь, что у нас вот-вот появится книжный магазин?