Делагарди вскинул голову:
— Свей на Смоленск не пойдут.
Шуйский удивился:
— Разве ты, Якоб, забыл о ряде? У короля свеев и московского государя один недруг — Жигмунд.
— Свей ряду исполнили, они помогли князю Скопину-Шуйскому отогнать самозванца от Москвы.
— Рыцари требовали прибавки к жалованью, и они её получили. Почему же ты, Якоб, не сказал царю Василию, что отказываешься идти к Смоленску?
— В ряде о Смоленске нет записи, и рыцарям за это не платили.
— Добро! — сердито выкрикнул Шуйский. — Я заплачу рыцарям ещё столько, сколько дал им царь Василий.
— Хорошо, — согласился Делагарди, — но ты дашь всё это в Можайске.
— Они получат здесь первую половину, а вторую — когда прогонят Жигмунда за рубеж.
Из-за Перекопа, прорвавшись через запорожские земли, стороной минуя Черкассы и Канев, орда большим числом понеслась на Белгород. Конскими хвостами разметая пепел пожарищ, она устремилась на Курск и Орёл.
Появление ордынцев на южных рубежах Лжедимитрий воспринял как помощь крымского хана, но посланные им гонцы вернулись с нерадостным известием. Сын хана, молодой красавец Исмаил, заявил дерзко: «Мы идём сами по себе. Но если Димитрий признает себя данником Крыма и будет платить хану, как делали это деды Димитрия, он, Исмаил, ещё подумает, кому помогать...»
Оставляя за собой пылающие избы и разрушенные городки, гарь и смрад, орда гнала на Москву. Вилось над пожарищем воронье, граяло радостно.
Опережая крымчаков, летела на быстрых крыльях чёрная весть...
И тогда явились к Лжедимитрию казачьи атаманы.
— Государь, — сказали они, — мы не станем служить тебе, коль примешь подмогу крымчаков. Никто не простит нам, если признаем себя данниками орды. Коли не остановим крымчаков мы, тогда кто же?..
От Орла орда повернула на Серпухов. Выдвинулись казачьи полки к реке Наре, изготовились. Подковой изогнулись. Как в невод угодила орда. Дико визжа, ударили крымчаки по челу. Качнулся Передовой полк, но устоял. Тут и зажали казаки ордынцев с крыльев.
Поздно распознал Исмаил ловушку, велел отступать к Белгороду, но казаки уже крылья затягивали. Лишь малой частью прорвалась орда, уходила к Перекопу. Но наперерез ей уже спешили черкасские и каневские казаки, а у самого Перекопа собирались запорожские сечевики.
Буйствовала ростепель. Отгремел первый гром. Пробудился от сна лес, ожил, задышал. От ельника, на опушке, где земля толстым слоем усыпана сухими иглами, резко запахло грибницей и хвоей. Первая, молодая, блёклая трава, пробившаяся на выгреве, набиралась силы. Грязь начала подсыхать, но местами лужи стояли озёрами.
Каждое утро выходил Андрейка за околицу, радовался, как весело ощетинилась рожь, суля щедрый урожай, и думал, что неспроста надрывался, поднимая сохой борозду, боронил, учился у деда Кныша высевать, разбрасывать зёрна, чтобы всходы были ровные... А когда взошли зеленя, снег щедро укрыл их от морозов...
Доволен Андрейка жизнью, и нелёгкий крестьянский труд ему в радость. Добрая у него жена, хозяйственная. А когда орда мимо шла, всей деревней укрылись в глубине леса... Вскоре слух прокатился: на речке Наре казаки побили ордынцев...
Ужинали князья при свечах, втроём: Дмитрий Иванович Шуйский с Александром Васильевичем Голицыным (братом Василия Васильевича) да Данила Иванович Мезецкий. Ели смакуя, прихваливая стряпуху: знатную умелицу возит с собой Шуйский, звон какие пироги испекла со стерлядью — духмяные, сочные, во рту тают, уха наваристая, губы слипаются, а уж гуси с гречей и утки с яблоками, розовые, с корочкой хрустящей!
Пили князья бражку медовую, разговоры вели всякие. Под конец (хотя и без желания, но надо) о главном деле, зачем в Можайске собрались, речь пошла. Отодвинул Шуйский ковш, сказал:
— Государь неудовольствие кажет, требует немедля Жигмунда воевать.
— И то так, — согласился Мезецкий, — погода наладилась.
Голицын затылок почесал:
— Свои деньги получили, пусть первыми и идут.
Шуйский кивнул:
— Делагарди с Горном в ертауле последуют. Государеву казну, сукины дети, почистили изрядно, а как в сражении покажут, поглядим.
Голицын из бороды крошки выбрал, повёл хитрыми глазками по трапезной:
— Ты, князь Дмитрий Иванович, больший воевода, тебе видней.
Шуйский засопел:
— Не верти, Александр свет Васильевич, в одной упряжке идём.
— Оно-то так, только ты коренной... У Гжатска коронный крутится, а он на военные хитрости горазд.
— Это верно, — поддакнул Мезецкий, — прознать бы, чего он замыслил.
Шуйский заявил уверенно:
— Жолкевский боя с нами не ищет. Тому свидетельство его поворот от Царёва Займища. Когда же мы соединимся с Елецким и Валуевым, то превзойдём коронного втрое.
— Выступим-то когда? — спросил Мезецкий.
— С той седмицы в самый раз.
Из Можайска Делагарди послал отряд Горна к Белой, где стоял со своей хоругвью польский воевода Гонсевский. Бой был жаркий, и только ночь примирила ратников. Закрылся Гонсевский в остроге и оттуда выслал трубача с письмом к Горну. Звал польский воевода шведов переметнуться на сторону Речи Посполитой, но Горн на измену не склонился. Однако, услышав, что к Белой приближается коронный гетман, отошёл к Можайску.
Ещё когда на тушинском коло вельможные паны спорили и кричали до хрипоты, хватались за сабли, а он, Матвей Верёвкин, сбежал в Калугу, у него ещё теплилась надежда, что Сигизмунд выполнит обещание и поможет взять Москву, но Марина охладила его пыл.
— Ты не знаешь круля, он уже не желает тебя знать. Разве забыл, зачем ездили тушинские бояре к крулю?
Только Сапега заверил самозванца, что остался у него в службе.
Матвей Верёвкин выжидал, пойдёт ли коронный гетман на Москву и пошлёт ли Шуйский стрельцов на короля, а когда стало известно, что Жолкевский остановился у Гжатска, а с Дмитрием Шуйским Москву покинули многие полки, Лжедимитрий намерился стремительным ударом, через Серпухов, неожиданно овладеть Москвой...
Дозоры разведали: коронный гетман от Гжатска направился к Царёву Займищу. Посовещались московские воеводы, прикинули: нет, не избежать боя с Жолкевским, надо идти к Царёву Займищу.
Шуйский сказал:
— Соединимся с Елецким и Валуевым, тогда и сразимся с коронным.
К Царёву Займищу решили подойти со стороны Волоколамска, неожиданно для Станислава Жолкевского. В однодневном переходе растянулись полки, отстал огневой наряд и обоз. Рыцари потребовали отдыха. Уже по темну подошли к селу Клушино. Объявили привал.
— Утро вечера мудренее, — решил Шуйский. — Тронемся по солнышку.