Шляхта горланит, Речь Посполитая сильна рокотами. Но король убеждён: не терзай государство панские мятежи, война бы удачней велась и польские гусары уже гарцевали бы на улицах Стокгольма и Упсалы...
У корчмы Янкеля, что при въезде из Седлеца в Варшаву, пан Меховецкий, прозванный за свой синий нос паном Сливой, остановил коня, привязал к кольцу. Больше года прошло, когда он в последний раз переступал этот порог.
Толкнул пан Меховецкий рассохшуюся дверь, и она отворилась с жалобным скрипом. В нос шибануло тяжким духом. В корчме, как и прежде, пусто. Меховецкий опустился на лавку у стола Кисло зловонили гнилая капуста, лук и ещё чёрт знает что.
— Эй, есть ли здесь кто живой? Яякель, собачий сын, куда ты запропастился? — позвал пан Меховецкий.
За тонкой перегородкой пошушукались, и из-за грязной занавески высунулась растрёпанная голова с седыми кудрявыми пейсами.
— А, Янкель! — вскрикнул Меховецкий.
Увидев Меховецкого, хозяин корчмы обрадовался:
— О, пан Слива, а я-таки гадал, кто это разоряется? Пан вернулся из Московии и у него в карманах злотые? Тогда Фира зажарит ему куру на вертеле!
— К чёрту злотые, Янкель! Слава Иисусу, моя башка цела. Я вернулся домой не богаче, чем уезжал. Жарь куру, Янкель!
Корчмарь сник:
— Но кура стоит злотых, пан Слива Я могу дать пану в долг разве только клёцки, какие едят украинские казаки.
— Янкель, — грозно сдвинул брови Меховецкий, — пёсий человек, проклятый жид!
Янкель обиделся:
— Если пан бранится, я не дам и клёцков.
Меховецкий вздохнул:
— Неси, собачий сын.
Ел пан Меховецкий торопливо, а Янкель топтался рядом и всё порывался спросить о чём-то. Наконец не выдержал:
— Я дам пану ещё жбанчик пива, если он не станет кричать на бедного Янкеля.
— Чего же ты хочешь, вражье семя?
— Пан Слива, где тот рыжий Матвей, какой сидел вон там, у окна, и читал Талмуд? Он и вправду царь московитов?
— Сто чертей тебе в зубы, проклятый корчмарь. Он такой же царь, как ты, Янкель, пророк Исая. Пёсий человек Матвей Верёвкин променял меня на ублюдка Ружинского.
— Ай-яй, какой неблагодарный талмудист! Так обидеть пана Сливу! Таки моя бедная мамочка говорила: рыжие — коварные. Фира, принеси вельможному пану пива!
От Янкеля Меховецкий поехал на свой запустевший, разорённый хутор, переоделся в сухое и тут же отправился к канцлеру.
От Камы-реки и на север всё междуречье Волги и Вятки ждало прихода царя Димитрия. Его «прелестные» письма с посулами земли и свободы возмущали люд по городам и острогам, дальним и ближним селениям. Обещал Димитрий вотякам и черемисам, чувашам и татарам свободу...
Засыпали снега степи и леса, заковали морозы реки, но даже зима не помеха, не стихали волнения. Междуречье отрекалось от царя Василия.
На Рождество орда крещёных арзамасских мурз, переправившись по льду на левый берег Волги у Козьмодемьянска и взрыхлив снежный наст тысячами копыт и сотнями санных кибиток, достигла Яранска и Санчурска. Стрельцы в острогах поспешили открыть ворота, а орда уже повернула к Царёвококшайску и, соединившись с черемисами старшины Варкадина, с боем взяла город.
У Свияжска объявилась татарская орда. Она разбила кибитки под стенами острога. В помощь Свияжску из Казани пришёл Стрелецкий приказ. Добирались по бездорожью, с опаской: ну как под сабли угодят? А когда увидели стрельцы, что в заснеженной степи их ждёт татарская конница, отступили к Казани.
Василий Шуйский отписал в Астрахань воеводе князю Фёдору Ивановичу Шереметеву, дабы тот вёл полки к Москве, а по пути карал инородцев и сызнова приводил их к присяге.
Собрались у Гагарина; сам князь Роман Иванович с дворянами Тимофеем Грязным да Григорием Сумбуловым. Сидели таясь, переговаривались вполголоса, ждали Михаилу Молчанова.
Стольник пробрался в Москву в платье мужицком, с хлебным обозом. Но где, у кого скрывался, ни Гагарин, ни иные не знали. А скрывал его князь Василий Васильевич.
К князю Гагарину Молчанов явился под вечер. В сенях смахнул метёлкой снег с валенок, скинул тулуп и шапку, ступил в хоромы, поклонился, сел на обитую бархатом лавку.
Разговор начал князь Гагарин:
— Поздорову ли живёшь, стольник?
— Благодарю Господа, князь Роман Иванович. Вижу, у вас на Москве худо, нужду терпите. Васька Шуйский довёл до голодных дней.
— Бог не без милости, настанет час — будет пища, — сказал Гагарин.
Молчанов отрицательно покачал головой:
— Покуда Шуйский на царстве, голода и мора не миновать... А послан я к вам, бояре и дворяне, государем Димитрием Ивановичем, дабы вы удумали, как от Васьки избавиться. Тогда будет вам милость царская.
Гагарин с товарищами слушают, о чём ещё стольник сказывать будет. К Молчанову у них веры нет, лжив и коварен стольник, кровь Годуновых на нём. А Михайло своё ведёт:
— Всем бы знать, у государя Димитрия Ивановича сила великая, казаков с Дона и Украины за сорок тысяч да ляхов и литвы под тридцать.
— То-то и беда, что ляхи с литвой, — перебил Тимофей Грязной. Обсели государя, над российским глумятся. Нам ли не помнить, как при первом Димитрии шляхтичи на Москве гуляли.
— Нет, Михайло, — поддержал Грязного Сумбулов, в Москву мы ляхов не впустим.
— Так вы Шуйского хотите? Ох, дворяне, не случилось бы с вами лиха!
— Не стращай, стольник, — озлился Грязной. — Да царь ли в сам деле твой Димитрий?
Князь Гагарин попытался смягчить накалявшуюся обстановку:
— Погоди, Михайло, слушай, о чём я стану сказывать. Мы Шуйскому не слуги, но коли прогоним его, то и Димитрия не призовём: с ним ляхи и литва. Созовём Земский собор, всей землёй царя изберём.
— Истину сказываешь, князь Роман Иванович, — согласился Сумбулов, — не надобен нам государь из Жигмундовых рук, был один.
— Ни Василия, ни Димитрия! — выкрикнул Грязной.
Молчанов поднялся:
— Димитрия не желаете, доколь Василия терпеть?
Сумбулов ощерился:
— Ты нас, стольник, не торопи. И курочке яичко снега время надобно. Кабы Димитрий не играл с королём в одну дуду, мы бы не прочь и его принять.
— Прости, хозяин, и вы, гости. — Молчанов пригладил бороду. — Когда Шуйского с престала сведёте, не ошибитесь в царе.
Не из приятных для Голицына была беседа с Молчановым. Напомнил стольник, как в угоду первому Лжедимитию удушили они Годуновых. А князю Василию Васильевичу так хотелось забыть всё это. У Голицына мысль давняя зрела: прогнать бы Шуйского и самому на царство есть. Аль голицынский род Шуйским уступит?