Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 95

С самого начала немецкие банкиры считали, что они как представители победившего в войне государства должны контролировать выплаты. Бляйхрёдер радовался, что опередил конкурентов, когда его (вместе с промышленником Хенкелем фон Доннерсмарком) вызвали в Версаль в качестве советника Бисмарка; и после той поездки он изводил французских Ротшильдов предложениями разместить французский заем на берлинском рынке. Разумеется, Майер Карл был против участия Бляйхрёдера; он считал, что любую операцию следует проводить в тандеме с Ганземаном и «Зеехандлунгом». Однако Альфонс, похоже, с самого начала решил по возможности исключить из операции всех немецких банкиров — включая и собственных кузенов во Франкфурте и Вене ^[85]. Альфонс намеревался создать два связанных между собой и возглавляемых Ротшильдами синдиката в Париже и Лондоне; в первый должны были входить все более старые частные банки (так называемые «высокие банки»), но не акционерные банки; во второй он планировал включить только «Н. М. Ротшильд» и банк Бэрингов. Тем самым он преследовал двойную цель: он собирался наказать немецкие банки как будто из патриотических соображений; но кроме того, он рассчитывал руками «высоких банков» нанести удар по их акционерным конкурентам во Франции и Англии. Поэтому на время пришлось забыть о прежних распрях между частными банками — особенно о конкуренции между Ротшильдами и Бэрингами, которая разгорелась во время финансирования и перевода предыдущей французской контрибуции.

Первый раунд схватки за контроль над операцией касался 200 млн франков, которые в феврале потребовали немецкие оккупанты от города Парижа. Наверное, не нужно напоминать, насколько высокой на том этапе была напряженность между французской и немецкой сторонами. Все упростилось бы, если бы немцы согласились принять французские банкноты: Банку Франции нетрудно было выдать 210 млн франков временным комиссарам города (кстати, одним из них был Леон Сэй). Но, опасаясь, что французская валюта обесценится, немцы настаивали на том, чтобы им платили монетами. Альфонсу это казалось столь неблагоразумным, что он решил: немцы просто ищут предлог, чтобы прекратить переговоры, закончить перемирие и войти в Париж. В конце концов, несмотря на продолжительные трудности в регулярном сообщении с Лондоном, Альфонсу удалось добиться компромисса: 50 миллионов предстояло выплатить сразу же французскими банкнотами; 50 миллионов — золотом или серебром, как можно скорее; а оставшуюся сумму — коммерческими векселями, выписанными на Лондон и Берлин. Операцию гарантировал возглавляемый Ротшильдами синдикат из французских частных банков; ее проводили при помощи Лондонского дома ^[86]. Почти все векселя, выкупленные и переданные немцам (на 63 миллиона из 100), были по сути краткосрочными (на одну или две недели) векселями, выписанными на Лондон; исключением стали два векселя на 2 млн талеров, которые Альфонс дал ошеломленному Бляйхрёдеру. Тогда проявился первый признак того, что Альфонс намеревался сделать узловой точкой выплаты репараций Лондон, а не Берлин. Более того, 21–22 февраля Альфонс ненадолго посетил Нью-Корт, чтобы обсудить повторение операции в более крупном масштабе. Как он и ожидал, покупка большого количества «Лондона» слегка ослабила франк по отношению к фунту стерлингов, хотя немцы были защищены против такого обесценивания по условиям соглашения (как и банки: парижские власти согласились на фиксированный курс). В то же время Альфонс предвидел, что немцы могут создать проблемы в Лондоне, если захотят одномоментно конвертировать свои векселя, номинированные в фунтах стерлингов, на золото.

Контрибуция, взятая с Парижа, была только разминкой. Предстояло договориться об окончательной сумме, что оказалось совсем не легко. В Версале обсуждались цифры от 3 до 8 млрд франков; «упрямый» Бисмарк вначале лично предложил Тьеру сумму в 6 миллиардов, которую Тьер, — вскочив на ноги, «как будто укушенный бешеной собакой», — объявил «оскорблением». Даже когда сумму снизили до 5 млрд франков, французы продолжали считать ее «заоблачной». Еще более оскорбительной показалась французским участникам переговоров уверенность Бисмарка в том, что Бляйхрёдер и Хенкель «разработали процедуру, благодаря которой вы сами не заметите, как выплатите эту дань, столь обременительную на первый взгляд». Как с горечью заметил Фавр, два немецких финансиста «приложили все силы, чтобы доказать нам, как им хочется провести колоссальную операцию с нашими миллиардами». С целью воспрепятствовать этому Тьер попросил Альфонса вернуться из Лондона и представить точки зрения как Парижского, так и Лондонского домов Ротшильдов. 25 февраля, когда переговоры зашли в тупик, Альфонса вызвали в Версаль. В тот вечер, когда он приехал, германский канцлер оказал ему зловеще ледяной прием.

Возможно, Бисмарк надеялся, что «Ротшильд», будучи сыном франкфуртского еврея, каким-то образом сумеет их рассудить. Его ждало разочарование. Конечно, Альфонс отсоветовал «разгневанным» Тьеру и Фавру «обрывать переговоры и ввергать себя в руки Европы». Но когда немецкие представители предложили ему первоначальную ежегодную выплату в 1,5 млрд франков, половину звонкой монетой, половину векселями, он объявил, что «не имеет полномочий обсуждать эти [технические] вопросы, поскольку французские участники переговоров не согласны даже по первоосновам» мира. Через час безрезультатной беседы появился Бисмарк: «Он был бледен от гнева и спросил, какие предложения мы согласовали. Я ответил, что не могу рассматривать данные вопросы, поскольку два правительства еще не договорились об основных принципах. Мне показалось, что Бисмарк сейчас меня сожрет; он закричал: „Но в таком случае мир невозможен!“»

Альфонс снова стал обсуждать следующий шаг с Тьером и Фавром, но Бисмарк еще не закончил: «Чуть позже он вернулся со следующим предложением. Миллиард подлежит выплате в течение года, остальное — в течение трех лет…» Было уже десять часов вечера, Альфонсу пора было возвращаться в Париж. Последние дискуссии, как он вспоминал в письме, отправленном на следующее утро, прошли «чрезвычайно оживленно, и Бисмарк… сказал, что, если война возобновится, он будет вести ее ужасно, так, как прежде не видывали». Даже Бляйхрёдер признавался, что его потрясли «чудовищная грубость и намеренная резкость» Бисмарка. Говорил ли ранее кто-либо с Ротшильдом в таком тоне? С характерной для Ротшильдов сдержанностью Альфонс назвал свое положение «трудным»: «Под прикрытием политических фраз они на самом деле хотели, чтобы я вмешался, чтобы стать душой финансовой комбинации, которая кажется губительной… Нет никакой необходимости заставлять группу банков вмешиваться напрямую в политический вопрос и тем самым брать на себя весь позор переговоров, за которые они не должны нести моральной ответственности».

В одном смысле неистовство Бисмарка увенчалось успехом. На следующий день, как и предвидел Альфонс, Тьер и Фавр согласились на выплату 5 млрд франков. Точнее: по условиям, согласованным 26 февраля, Франция была должна выплатить Германии 5 млрд франков под 5 %, за вычетом французских железных дорог в Эльзасе и Лотарингии и не включая парижские выплаты и прочие оккупационные расходы, уже наложенные на Францию ^[87]. Сроки выплат были жесткими: 500 миллионов подлежали выплате в первый месяц после подписания окончательного мирного договора (10 мая); 1 миллиард — к концу 1871 г.; еще 500 миллионов к маю 1872 г.; и еще по миллиарду в марте в течение последующих трех лет. Таковы были условия, которые Альфонс считал «катастрофическими» и «позорными»: 5 миллиардов, воскликнул он, — это «сказочная цифра», которую «едва ли возможно выплатить за три года». Совсем как Кейнс в 1919 г., он пылко и неоднократно оспаривал возможность выплаты требуемой суммы; сначала он даже 2 миллиарда называл «абсурдными», хотя позже приготовился обдумать цифру в 2,5 миллиарда. И, как и Кейнс, он мудро предупреждал, что избыточные репарации не только ввергнут побежденную страну в экономический хаос, но и разрушат европейскую экономику в целом: трудности при проведении такого крупного неоплаченного перевода породят хаос на международных финансовых рынках. Но, в отличие от Кейнса, Альфонсу никого не удалось убедить. Когда французское правительство нехотя приняло условия мира, оно не рассматривало всерьез намерения объявить себя банкротами по репарационным выплатам, как это сделали в Берлине в 1920-е гг. Более того, через несколько дней после того, как он предупредил своих английских кузенов о невозможности заплатить 5 млрд франков, сам Альфонс принялся за работу, готовя почву для перевода первой части долга.