Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 93

Он повторил ту же формулировку 4 сентября, в тот день, когда до Парижа дошла весть о Седанской катастрофе: «Мир будет подписан без колебания, каким бы несчастным и унизительным он ни был, если его можно добиться, пожертвовав деньгами. Но здесь никто не отважится подписать мир, который подразумевает уступку территорий. Вы скажете… что в нынешнем состоянии… Франция не может защищаться, что у нас нет больше армии и нет боеприпасов. Возможно, так оно и есть, но настроения народа так сильны, что страна скорее позволит погубить себя и разбить на куски, чем уступить территорию. Это будет означать уничтожение Франции, а я верю, что иностранные державы достаточно хорошо понимают, как важно не допускать, чтобы равновесие в Европе было совершенно опрокинуто Пруссией, и предотвратят… роковой результат. Пора вмешаться. Любые действия должны быть немедленными и энергичными».

Поэтому знаменитые слова Жюля Фавра из циркуляра 6 сентября о том, что Франция не уступит «ни пяди земли», не стали в Лондоне сюрпризом. Альфонс виделся с Фавром в тот самый день и снова предвосхитил его довод: «Можно согласиться на любую жертву, кроме уступки территории… потому что уступка территории сведет любое правительство на нет… Я совершенно убежден, что у нынешнего правительства только одна мысль: добиться мира. Но в интересах Европы вмешаться, чтобы этот мир не стал эфемерным». Позже Гюстав критиковал тактику Фавра, возложив вину за недостатки на генерала Трошю; однако из переписки Ротшильдов становится ясно, что его брат также приложил руку к выработке программы и считал циркуляр Фавра «достойным и умным». Более того, судя по письмам Альфонса, в сентябре 1870 г. французскую внешнюю политику определял столько же он, сколько и Фавр. Например, его письмо в Нью-Корт от 11 сентября содержит угрозы и обещания, призванные обеспечить посредничество Англии, и трудно поверить, что на это его уполномочило правительство в целом: «В интересах всей Европы… способствовать миру… и не ввергать Францию в состояние анархии, чтобы… так сказать, пришлось вводить оккупацию на постоянной основе… [так как это] неизбежно рано или поздно приведет к самым серьезным осложнениям и может даже лишить Пруссию положительных результатов ее победы. Я не угрожаю, а описываю положение как есть. Никто не отважится подписать мирный договор, по которому предусмотрены территориальные уступки, и Пруссии придется управлять страной, что будет непросто, так как в каждом французском городке, не оккупированном врагом, начнутся революционные выступления… Не сомневайтесь, здесь примут все условия, которые потребуются для достижения мира, кроме территориальных уступок. Военная контрибуция, часть флота, даже французские колонии и тем более Люксембург».

Альфонс, конечно, правильно предчувствовал, что немцы потребуют не только деньги, но и территорию. Уже 15 августа Майер Карл передавал в Лондон, какое настроение царит на франкфуртской бирже: «По-моему, Франция потеряет свои прежние немецкие провинции, большую часть флота, и кроме того, ей придется заплатить очень много денег: так считают здесь в целом». Через несколько дней он добавил в том же духе: «Война ведется между государствами, и великие победы германского оружия требуют всего, что только можно ожидать. Вы и понятия не имеете о том, какой энтузиазм царит здесь… и по всей Германии, и унижение Франции должно стать показательным, чтобы удовлетворить общественное мнение. Все растет, немецкий заем [идет с] 7 %-ной надбавкой и, несомненно, поднимется еще выше, так как за все должны заплатить французы». «Немцы, — мрачно предсказывал он, — очень постараются предъявить такие условия, какие обеспечат мир надолго». 26 августа он уже мог написать подробнее: «Французов надо унизить — это единственный способ предохранить нас от дальнейших войн. Кроме того, я не сомневаюсь, что французы должны отдать Эльзас, Лотарингию, большую часть своего флота и по крайней мере миллион фунтов стерлингов в виде контрибуции. Страсбург и Мец должны стать союзными крепостями, таково общее мнение, и старина Б., разумеется, постарается сделать все возможное».

Майер Карл оправдывал аннексию Эльзаса и Лотарингии не только с националистических, но и со стратегических позиций: «Глупо думать, что немецкая нация откажется от борьбы, не сохранив старинные немецкие провинции, которые были завоеваны…»

Надежды нового французского правительства на то, что Англия вмешается и умерит аппетиты немцев, оказались, по причинам, приведенным выше, нереальными. «Мы получили ваши письма, — уныло писал Альфонс в Нью-Корт 6 сентября, — и с большим сожалением видим, что Англия не расположена вмешиваться». Правда, он не сразу оставил надежду повлиять на британскую политику: он регулярно виделся с британским послом лордом Лайонсом и, очевидно, принимал участие в дипломатических маневрах Тьера, который искал поддержки в Лондоне и Санкт-Петербурге. Нельзя считать совершенно нереальными и надежды на большее сочувствие со стороны Гладстона, который очень не одобрял одностороннюю аннексию французской территории и неофициально считал передачу Пруссии Люксембурга «хитроумной затеей». Однако Гладстона возмутило письмо Ротшильда на эту тему, в котором как будто рассчитывали на его поддержку по данному вопросу и (роковым образом) делали «очень хладнокровные выводы… относительно интересов Бельгии». Более того, в конце сентября Гладстон начал подозревать Ротшильдов в том, что, передавая ему некоторые сообщения, они «искажают слова».

Со всеми возможностями эффективного вмешательства было покончено, когда Россия, воспользовавшись кризисом как удачной возможностью, вновь открыла вопрос о статусе Черного моря ^[83]. Тогда Альфонс отказался учитывать государственные рентные бумаги и, более того, обменял оставшуюся у него наличность в переводные векселя на Банк Франции и переправил их на сохранение в Лондон. Поскольку к Парижу приближалась прусская армия и о скором перемирии речь не шла, настал миг для сдержанных высказываний в лучших традициях Ротшильдов. «Мне нет нужды напоминать, — писал Альфонс, — что нынешние экстренные обстоятельства для нас весьма неприятны, но правительство сообщило нам в прокламации, что мы готовы умереть под стенами Парижа, а такая перспектива не слишком заманчива». 17 сентября, за день до того, как Фавр взял интервью у Бисмарка в Ферьере, Лайонс заранее предупредил Гюстава о положении немцев. Бисмарк сказал ему, «что деньги ему не нужны, денег у них больше, чем нужно, а на самом деле они хотят получить Мец и Страсбург… Если в этом будет отказано, что вполне возможно, он [Бисмарк] войдет в Париж, перережет наши деловые связи и без промедления предаст город огню и мечу». «Это будет очень мило, — приписал Гюстав в завершение письма в Лондон, которое он считал последним — во всяком случае, на некоторое время. — Прощайте, милые кузены, послы, включая лорда Лайонса, сегодня уезжают, после чего мы будем жить, не зная, что с нами случится, — хорошенькая перспектива!» Таким образом, интервью, взятое Фавром 18 сентября, лишь подтвердило то, чего с полными основаниями ожидали Ротшильды. Хотя Фавр дошел до того, что предложил Бисмарку 5 млрд франков, если Франции оставят Страсбург и Эльзас, «старина Б.» в ответ произнес памятные слова: «О деньгах мы поговорим позже, вначале мы должны определить и защитить границы Германии».