Странная страна - читать онлайн книгу. Автор: Мюриель Барбери cтр.№ 42

– Ну, помогай Господь! – воскликнул Жан-Рене, снова наливая ему сливовицы Дуду.

И вечер начался, и никого не смущало присутствие рыжего пузатого парня, который вроде не соображал, как сабо переставлять, зато все сразу признали в нем душу невинную и симпатичную в своей простодушной неловкости.

В этот час пили и шутили, припоминая мельчайшие события дня, садились ужинать по сигналу хозяек, выставлявших на стол плоды своей стряпни. Прежде чем нарезать ломтями каравай с блестящей корочкой, Жан-Рене читал молитву, и женщины подавали первое из четырех блюд – а может, их было десять? Петрус потерял счет на втором стаканчике налитого ему вина – выдержанного вина, как ему сказали, такое пьют только по особым случаям. Ему больше понравилась сливовица Дуду, но в конце трапезы он отдал должное бутылочке ренклода на водке, которую открыли, чтобы сдобрить последние кусочки. Что до него самого, то вино великолепно справилось со своей задачей, иначе он ни за что не прикончил бы содержимое своей тарелки – а это было бы весьма досадно, ведь Маргарита заслуженно считалась лучшей стряпухой во всей нижней долине. К тому же в блюда, которые подавали тем вечером, пошла добыча последней охоты, устроенной на прошлой неделе в заснеженных лесах, где деревья потрескивали, как паковый лед, а животные, поднятые из нор, сохранили в своей плоти всю сочность зверей, не успевших испугаться смерти. Вам, привыкшим к человеческой пище, я охотно опишу меню и, стало быть, серьезность вызова, который был брошен Петрусу: помимо супа, которым обычно и ужинают на ферме, предстояло осилить утку, жаренную на вертеле, рагу из зайца, пирог с фазаном, остаток оленьего паштета, тушеный эндивий, запеченный в золе картофель и сковороду обжаренных артишоков. И наконец, после половинки круга сыра на каждого гостя (молоко только от наших коров, будьте любезны), подали пирог со сливами и пюре из кислых осенних яблок, к которому полагался кисло-сладкий соус, мечта гурмана.

А на данный момент Петрус разглядывал суп, в котором среди морковки, картошки и порея плавали розовые и беловатые куски, происхождением которых он и поинтересовался у соседа по столу.

– Да это ж свинина, кой черт! – ответил тот.

Свинина! Я не могу есть свинину! – твердил себе ужаснувшийся Петрус, воображая Стража Храма, которого запихнули в чугунок. Но розовый ломтик как будто подмигнул ему, а аромат завораживал, как суккуб. На третьем стакане вина, набравшись мужества, он осторожно вгрызся в мясо и испытал такую вспышку наслаждения, что она затмила остатки чувства вины, и без того почти растворившейся в соке местных виноградников. Пока волоконца сала расслаивались у него во рту, пропитавшая их жидкость обволокла горло, и от удовольствия он чуть не потерял сознания. Продолжение оказалось еще более восхитительным, и после сладострастного наслаждения уткой на вертеле он более не чувствовал укоров совести за то, что предался плотоядному распутству. Искуплю вину потом, уговаривал он себя, приступая к паштету, в котором в дьявольском хороводе чередовались тающая мякоть и плотные кусочки. Неудивительно, что назавтра он и не вспомнит, как в голове у него сформировалась мысль, столь чуждая и его природе, и его культуре, не говоря уж о том, что он умудрится разрешить свой внутренний моральный конфликт, убедив себя, что иностранец должен приноравливаться к обычаям страны, где он гостит, а также что убитые животные не успели испытать боль, – и тут, следует признать, Петрус действовал вполне по-человечески; пусть каждый из вас сам решает, следует ли его с этим поздравлять. После ужина все пошло по людскому обыкновению, в частности – французскому, а еще точнее – бургундскому: мужчины смаковали прощальную стопочку, женщины прибирали со стола, попивая отвары из трав, и все на разные лады нахваливали поданную еду. Морис объявил фазаний пирог Маргариты самым воздушным в цивилизованном мире, что вызвало обсуждение важнейшей экзистенциальной проблемы (о должной степени подсушивания фазаньего пирога), которое плавно перешло в невинную просьбу к хозяйке поделиться своим секретом – на что она категорически заявила, что скорее даст себя распять заживо и оставить на съедение воронам всех шести кантонов, чем выдаст тайные приемы своей готовки.

Петрусу очень понравилась еда, но вино стало открытием совсем иного порядка. Стоило сделать первый глоток, и он ощутил во рту землю Бургундии, ее ветры и туманы, ее камни и побеги виноградной лозы; и по мере того как он пил, перед ним открывались тайны мироздания, чего созерцание вершин родного Бора никогда не давало ему; и если его душа эльфа была стократно готова воспринять эту магию единения земли и неба, то и человеческая частица в его сердце могла наконец-то выразить себя. А самое чудесное, не считая озарений, которые приносит с собой опьянение, заключалось в той двуликой истории, которую совместно творили винодел и тот, кто пил вино; виноградник рассказывал долгую повесть о растительных и космических перипетиях, эпопею шпалер и склонов под солнцем; потом вино развязывало языки и рождало в свою очередь притчи, пророчество которых было всего лишь предвосхищением. Речь в них велась о волшебных охотах и девах в снегу, о крестных шествиях, о священных фиалках и фантастических животных, чьи странствия захватывали сельчан, сосредоточенно потягивающих последние капли ликера, между тем как к обычной жизни добавлялась жизнь новая, она мерцала на границе видимого и высвобождала сны наяву. Петрус не знал, обязан ли он этой метаморфозой таланту своих новых человеческих знакомцев или же тому упоительному покачиванию, усиливающемуся с каждым новым стаканом вина, но он чувствовал, как испаряется его давняя неудовлетворенность тем, что все на свете отделено от него неощутимой завесой. Отныне завеса разлетелась в прах, и он получил доступ к живому нерву своих чувств; вселенная сияла и сгущалась; хотя он не сомневался, что такое возможно и без вина, лоза и вымысел сообща преобразили грани реального; и, поняв, семьдесят лет спустя, послание диких трав фарватера, он пришел в такое волнение, что пробормотал нечто, а его сосед потребовал повторить еще раз.

Все за столом замолчали.

Тот, кого звали Морисом, снова попросил Петруса повторить, что он сказал. Все смотрели на него тем прекрасным влажным взглядом, который появляется на лицах после доброй еды и питья, и он пробормотал, чуть запинаясь:

– Это как если бы мир был романом, который дожидается нужных слов.

Смущенный собственным косноязычием и заметив, что остальные ждут разъяснений, он почувствовал себя дураком. Но Жан-Рене неожиданно пришел ему на помощь и, подняв свой стакан, доброжелательно заметил:

– И точно, что бы мы делали без историй у камелька и бабкиных сказок?

Собравшиеся закивали, достаточно размягченные вином, чтобы довериться этому загадочному переводу. Они еще поразмыслили над сказанным (не особо напрягаясь), потом вернулись к медленно иссякающему, ввиду грядущей перспективы пристроить под щеку подушку и к рассвету проспаться от выпитого, разговору.

Однако, пока шел вялый обмен последними за вечер замечаниями, новая тема, поднятая Морисом, коснулась стола, как горящий фитилек, и каждый выпрямился на стуле, готовый ринуться в страстное обсуждение.