— Но греки сидят в столицах, — возразил с невинным видом Новицкий.
— Сейчас греки сидят везде. Они поползли вслед за господарями, этими Ипсилантисами, Мурузи... Проникли везде, в каждую часть обоих румынских княжеств.
— Неужели Бухарест приятнее для жизни, чем Константинополь?
— Их ведёт запах денег. По этому следу они будут ползти всю жизнь. Они не щадят даже своих соотечественников. Из-за чего началась нынешняя война — султан убрал прежних господарей и поставил новых. Тех же фанариотов, только других фамилий. Так он набивает свою казну. Так мы лишаемся здесь своей... А вашему императору милее те двое — Александр Ипсиланти, Константин Мурузи. Так и разгорелся очередной балканский пожар. Может быть, если бы греков не было вовсе, мы все жили бы здесь в мире, спокойствии и богатстве...
Артемий Прокофьевич нарочито замедленно обвёл взглядом залу, в которой их принимал Самуркаш. Всю устланную и обвешанную коврами, заставленную пухлой мебелью. На синих изразцах широкой печи темнели диковинные цветы. Разноцветные фаянсовые блюда закрывали пустые участки стен, обитых полосатой материей.
— Мой род живёт в Бухаресте со дня его основания! — раздул ноздри боярин. — Когда Самуркаши разорятся, значит, Валахии больше нет вовсе!..
Они выехали за ограду дома, услышали, как скрипят сзади створки тяжёлых ворот. Молча пересекли узкий высокий мост и повернули вдоль речки Дымбовицы. Слева тянулись белые стены домов, справа травянистые склоны сбегали к воде, ещё кое-где подернутой льдом.
— Там когда-то стояла Дымбовицкая крепость, — качнул головой Георгиадис. — С неё начался этот город. Поставил её воевода Влад. Предок боярина Самуркаша. Большой любитель разного рода казней. Особенно любил сажать на кол — мужчин, детей, женщин... А его вспоминают здесь не с одним только ужасом. Много есть местных сказочек с такой моралью в конце — будь бы сейчас жив воевода Влад, многое бы пошло по-другому. Народ везде одинаков — жги его, вешай, насилуй, сдирай по живому кожу, только не залезай в кошелёк!
— Вас оскорбили речи боярина Константина?
— Почему? — искренне удивился Георгиадис. — Потому что не любит греков? В сущности, все мы не любим друг друга, почему же кто-то должен задевать тебя больше... Он не любит фанариотов. Может быть, я тоже не любил бы их, но — сейчас они мне нужны. Прежде всего, один. Если бы Самуркаш устроил встречу с нужным нам человеком, я бы терпел его раздражение хоть каждый день, да ещё поддакивал мимоходом. Но он боится...
— Греков?
— Турок. Он боится оказаться замешанным в такой истории. Потому что не знает, как будет оправдываться, когда турки вернутся.
— Вы думаете...
— Султан не хочет отдавать России дунайские княжества. Потому-то нам и нужно знать, как далеко его посланники могут зайти в уступках. Пока что они держатся твёрдо. Нам нужно подыскать место...
— Есть одно соображение... — начал было Новицкий.
— Подождите. В этом городе уши есть, кажется, у каждой стены. Привяжем коней, спустимся к воде и обсудим.
У реки было ещё холодней, чем наверху. Новицкий накинул ментик, Артемий Прокофьевич запахнул пальто.
— Встречи обоих посольств происходят на постоялом дворе Манук-бея. Так?
— Это хорошо известно каждому в городе, — улыбнулся Георгиадис.
— Что он за человек?
— О! Человек он весьма и весьма примечательный. Он был приближённым, даже доверенным лицом Мустафа-паши. Тот сидел в известной всем нам крепости Рущук. Правил умно и жёстко. Навёл порядок в подвластной ему земле.
— Я не слышал о таком бее.
— История его закончилась ещё до прихода александрийцев. Он сражался с Михельсоном, с Прозоровским... Вот вам пример его действий: шайки разбойников, кирджалиев, грабили придунайские земли. Мустафа-паша взял их к себе на службу. И слепил из них вполне боеспособное войско. Тех же, кто решил своевольничать, разбил, пленил и повесил.
— Решительный мужчина.
— О, да! Когда до него дошли вести об очередном перевороте в Константинополе, он двинул туда свою армию. Предварительно заключив перемирие с Прозоровским. Даже вошёл в Стамбул. Но его друга, свергнутого султана Селима, убийцы успели задушить, пока Мустафа штурмовал стены сераля. К сожалению нашему, укрепиться у власти новый великий визирь Мустафа-паша не сумел. Янычары снова перевернули свои котлы. Многих тогда убили, но Мустафа-паша погиб с саблей в руках...
Георгиадис замолк, видимо, представляя в воображении последний бой великого визиря Мустафа-паши, прозванного Байрактаром, о котором он знал, разумеется, много больше, чем намеревался поведать Новицкому.
— Так вот, Манук Мирзоян был одним из кружка «рущукских друзей», приближённых Мустафа-паши, — повёл рассказ Артемий Прокофьевич, — финансовый гений. Он сумел подпереть власть Байрактара в Рущуке, а потом налаживал его дела в Константинополе. Манук-бей — называют его теперь сами турки.
— Как же он сумел уцелеть при новом перевороте?
— Не он один. Галиб-эфенди — министр иностранных дел, тот, что привёз сюда турецкую делегацию, тоже был когда-то советником Байрактара. Так же, как и князь Дмитрий Мурузи... Не знаю точно, Сергей Александрович. Ярость янычаров слепа, но тот, кто её направляет, целится с большим выбором. Эти трое, видимо, представлялись ему полезны.
— Вы могли бы ему довериться?
— До известной степени, да. Он оказал нам некоторые услуги, впрочем, за весьма приличную плату. Но... — Георгиадис замялся. — Если говорить честно, я его недолюбливаю.
— Как грек армянина? — неуклюже попытался пошутить Сергей.
— Нет, — ответ был холоден и остр. — Как русский агент константинопольского купца...
После паузы Новицкий продолжил:
— Итак, мы знаем, что фамилия хозяина дома, где ведутся переговоры между русской и турецкой делегациями, Мирзоян. Он армянин, добившийся положения в Блистательной Порте. И человек...
— ...скажем так, расположенный к Российской империи, — закончил его фразу Георгиадис.
— В Александрийском гусарском служит майор Мадатов — тоже армянин по рождению. Наверное, им есть о чём побеседовать, что рассказать друг другу, что посоветовать. А мы с князем приятели ещё с самого Петербурга.
Артемий Прокофьевич поднял руку и похлопал Новицкого по плечу...
II
Постоялый двор Манук-бея стоял на улице Шапошников — страде Ишликарилор. Большой улицей называли её в Бухаресте. Одним концом своим она упиралась в княжеский дворец — резиденцию валашских князей, и была достаточно широка, чтобы две кареты, запряжённые четверней, разъехались без особых усилий. Но александрийцы всё равно выстроились короткой цепочкой: впереди Мадатов, за ним Новицкий, а последним — денщик майора Онищенко.
Они не спрашивали, как проехать к Манук-бею. Им уже объяснили, что шум постоялого двора слышен не менее как за половину версты. Это оказалось совершеннейшей правдой.