Как и многие проекты покойного государя, мысль эта осталась непереваренной, но с началом царствования Александра гвардейцы начали обживать село Красное.
Из казарм переселялись в палатки. Каждая — на пять человек. Лагерь строили побатальонно. Две сотни полотняных домиков вытягивались в две линии. В них размещались чины нижние, рядовые. Дальше стояли палатки обер-офицерские. За ними размещались штабы — майоры и подполковники. И, наконец, в двадцати шагах стояли палатки обоза.
В середине каждой роты — две пирамиды с ружьями. Перед батальоном — знамёна.
Отдыхали солдаты зимой, летом же учились весьма серьёзно. В шесть били подъём, два часа тратили на туалет, уборку и завтрак. Затем отправлялись в поле. В полдень обедали, отдыхали и снова строились в ряды и шеренги. В пять пополудни строевая подготовка заканчивалась, но начинались хозяйственные работы. Потом час на личные нужды, вечерняя поверка, молитва и — последняя за день команда: «Накройсь!..»
Офицеры заняты немногим меньше своих подчинённых, так что полдня неожиданного отдыха пришлось им кстати весьма. Все роты отправлены были в наряды, но за чисткой нужных ям могли и должны были приглядывать унтеры. У командиров рот оказались свои неотложные дела. А прапорщики и поручики наслаждались свободой, теплом и безоблачным небом.
— Взгляните же, господа, — снова прокричал Бранский. — Вот они — кого предлагает нам стыдиться Новицкий. Им что право, что лево, что ружьё, а что вилы.
За разговорами они дошли до самого плаца, где занимался со сборной командой Мадатов. Мощный сержант стоял впереди строя, лицом к шеренгам, отточенными движениями исполняя команды, что выкрикивал офицер. Рядовые пытались следовать ему, но ошибались. Горбоносый чернявый поручик быстро ходил, почти бегал между шеренгами, увлечённо подсказывая правильные темпы, поправляя стволы, плечи и локти.
— И это гвардия императора! — не хотел униматься граф: он увидел Мадатова и рад был случаю позлословить. — И это его офицер — грязный, всклокоченный. Что ему наша служба — только ножку тянуть, выше, выше!..
— Вас услышат, — недовольно сказал Новицкий.
— Не думаю, — отрезал граф, но всё-таки перешёл на французский: — Что бы сказал Цезарь, увидев этих солдат? И этого, с позволения вашего, дворянина?..
Новицкий улыбнулся одними губами. По-французски Бранский говорил бойко, но очень неверно. Сам же он знал язык превосходно и не упустил случая показать своё преимущество:
— Не знаю, что сказал бы первый из цезарей. Но его наследники уже знали, что им служат верно не одни граждане Вечного города.
Граф закусил губу.
— Говорите об этом горце? Не возражаю — обтесали его изрядно. Да только таким с ними и заниматься. Да ему бы самому флигельманом
[14] перед строем состоять.
— Может быть, отодвинемся чуть дальше, — предложил графу Новицкий.
— Ничего, он и так слишком громко кричит. Ну а если услышит, так всё равно не поймёт. Он и по-русски знает только одни команды...
Мадатов в самом деле с трудом разбирал долетавшие до него слова и обрывки фраз, но понял, что говорили офицеры о нём.
Как Бутков и предсказывал, через несколько месяцев после смерти Павла Петровича, в конце позапрошлого года Брянский появился в полку. Они с Мадатовым узнали друг друга, но не подали вида. Их ничто не связывало, даже обязанности по службе. Брянский состоял во втором батальоне, Мадатов пока оставался в первом. Он был на хорошем счету, и полковое собрание единогласно проголосовало за производство его из прапорщиков в следующий чин, потом и в поручики. Но здесь и крылась опасность. Хорошего офицера перевели в другой батальон, укрепить обер-офицерский состав. По несчастному стечению условий жизни, свободная вакансия оказалась именно в роте, где усердно проматывал отцовское состояние граф Бранский...
III
Жжёнку варили в палатке, где располагался с товарищами Бранский. Но они позвали и всех офицеров роты, и часть других из батальона, с кем были накоротке.
Мишка, то ли слуга Бранского, то ли его денщик, огромный, осанистый парень лет сорока, привёз из города всё нужное для вечернего священнодействия. Койки сдвинули к стенкам, свободное место застелили коврами. В центре поставили огромную медную чашу, почти до краёв налитую ромом. Над ней на скрещённых шпагах укрепили сахарную голову, облили ромом же и подожгли. Расплавленный сахар стекал в напиток, повышая его и температуру, и крепость.
Гости сели кругом в вольных позах. Каждый взял бокал из числа доставленных тем же Мишкой. Сначала разливали по кругу и пили достаточно чинно, произнося положенные случаю тосты: за государя, за командира, за полк, за хозяина... После десятого заговорили уже все разом, громко и не слишком отчётливо, перебивая друг друга, зачерпывая напиток как, кому и когда будет угодно.
Бранский говорил громче всех, почти кричал. Он не терпел, когда в его присутствии слушали кого-то другого. Он был уверен, что деньги его и род дают ему все основания быть первым если не во всех, то во многих компаниях. Уж во всяком случае такой, как эта — обер-офицеры гвардейского гренадерского...
— Так прямо из Аничкова еду я в один хорошо знакомый нам дом. И вообразите, господа, кого там встречаю...
Граф сделал эффектную паузу и, понизив всё-таки голос, выпалил весьма и весьма известное имя. Молодые люди искренне рассмеялись. Им было и забавно узнать, что такие старики пытаются ещё молодечествовать, и приятно слышать, что даже таким обласканным судьбой и государями людям ещё не чуждо ничто человеческое.
Сразу заговорили о женщинах. Третий месяц они оторваны были от города, и мало кто мог позволить себе отлучиться на несколько часов в Санкт-Петербург, расслабиться и разрядить известное напряжение. Мадемуазель Жорж, мадемуазель Анжелика, да просто Вари и Агриппины... Как закатимся все туда, да как будут нам рады эти, да как же...
— Господа! — крикнул звучно Кокорин. — Да зачем же попусту такой болтовнёй, pardon, заниматься?! Что же себя травить?! Ты лучше, Бранский, вот что — пошли-ка, душа, за картами! Переведаемся мы, пожалуй, с судьбой — она тоже, я думаю, женщина!.. А пока Мишка там то да се, давайте ещё раз за хозяина нынешнего веселья...
Ещё раз разлили по кругу и весело, громко проорали троекратно «ура!». Караульного обхода, рунда, не опасались. Батальонный командир знал о сегодняшней сходке и разрешил её, разумно полагая, что пусть уж лучше пьют под его наблюдением, чем неведомо где и как...
Мишка ловко обустроил место для будущей игры. Поставил походный столик, даже не столик, а доску на низеньких ножках, чтобы и с койки удобно было управляться с картами, и с ковра. Бранский на правах хозяина взялся держать банк, четверо-пятеро самых азартных сели понтировать. Прокинули первую, и кому-то не повезло.