Черный гусар - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Соболь cтр.№ 18

Впрочем, стрелков из преображенцев тоже никто не собирался готовить. На каждого солдата выдавали в год три учебных патрона. Наверное, решил Валериан, чтобы не пугались выстрела и отдачи. На смотрах начальство требовало одно: слитность действий если не батальона, то, во всяком случае, — роты.

— Откройте полку! — крикнул Валериан и прищурил глаза, чтобы усмотреть левый фланг задней шеренги; воздух нагрелся так, что дрожал, покрывшись мелкой рябью, будто поверхность пруда, по которой прошелестел ветер из рощи...

— Насыпьте порох на полку!..

Он вспомнил бой с конницей Саддык-хана. Тогда ему никто не напоминал о полке, о порохе, о заряде...

— Закройте полки... Оберните ружьё к заряду!..

Он стоял на коленях за большим валуном. Камень защищал его от персидских пуль и хорошо удерживал длинный ствол мушкета...

— Достаньте заряд из лядунки!..

Двадцать зарядов в патронной сумке у рядового. Может быть, даже много. Тогда, в ущелье, он успел выстрелить раз десять, не больше...

— Заряд в ствол!..

Сам он заряжал ружьё раза четыре. Потом ему помогал один из дружинников дяди, большой и косматый парень. Его ранили в ногу, он сидел, привалившись спиной к камню, кусал ус, чтоб не кричать от боли, и заряжал ружья, которые отдавал Ростому. Тогда его ещё звали Ростом...

— Шомполы в стволы... Шомполы из стволов... Шомполы на прилежащее место...

Если бы они так сражались в ущелье, конники Саддык-хана снесли бы всем головы, не дождавшись и первого залпа. Какой-то же должен быть скрытый смысл во всех перестроениях и приёмах. Воюют же русские с теми же персами, турками и побеждают...

— Приподнимайте мушкеты!..

Тяжело держать такое ружьё на весу. Тот камень, Валериан помнил, пересекала такая удобная трещина, точно нарочно приготовленная под ствол. Она шла чуть правей и ниже самой высокой точки, навстречу налетавшим всадникам в высоких заломленных шапках...

— Ухватите левой рукой под правую!..

Двоих тогда он сбил точно. Третий скатился с седла чуть раньше, чем его могла ударить пуля Ростома, так что, наверное, ему достался свинец, выпущенный соседом. Но скакал он прямо на камень, за которым притаились они с косматым; зачем другим брать его цель, когда своих было более чем достаточно...

— Мушкет на караул!..

Трижды приступали сотни Саддык-хана к цепочке камней, которыми завалили они ущелье. Трижды поворачивали назад. На четвёртый раз дядя Джимшид крикнул, чтобы те, кто ещё может, уходили быстрей...

— Прикладывайтесь!..

Вот, пожалуй, и всё. Тринадцать темпов позади, и можно целиться. На четырнадцатый можно отдать команду «стреляйте», если бы в стволе были настоящие пули...

Там-то, в горах, пули были настоящие и сабли с ножами тоже. Напарник крикнул, чтобы Ростом уходил. Он может скакать, он не ранен... Валериан стиснул зубы, вспомнив, как резво бросился он к коню. Страшно ему стало, так страшно, как никогда не было в жизни... Два десятка человек из полутора сотен осталось их, тех, что смогли подняться в седло. И они настёгивали коней, улетая вверх, по каменистому руслу высохшего к лету ручья...

— К ноге!

Пусть передохнут, подумал Валериан, а потом повторим ещё раз все темпы. И ещё раз, если останется время...

А будь у него в том ущелье хотя одна рота преображенцев, он поставил бы солдат в три шеренги. И пока вторая стреляла, третья заряжала бы ружья, сама готовясь к стрельбе. А первая — стояла бы, уставив штыки, и не нашлось бы у Саддык-хана и десятка жеребцов, что сумели бы перелететь такую преграду...

Несколько офицеров по дорожке, засыпанной просеянным мелким песком, вышли из-за первого ряда палаток и направились к плацу. Настроение у всех было преотличнейшее. Ещё с утра они договорились пить жжёнку. Поручик граф Бранский уже послал слугу в город за ромом и сахаром. А батальонный командир своим распоряжением сократить строевой день до полудня угодил им как нельзя лучше.

— Не знаю уж, господа, как и доживу до вечера, — громко говорил словоохотливый граф. — Только представьте — домой добрался в два пополуночи. Сил — доползти до кресла. Там и заснул. Последняя мысль — какой там, к бесу, развод!..

Товарищи слушали его, улыбаясь.

— Но как же... — начал было один из слушателей.

— Не мешайте, Кокорин, сейчас всё узнаете... Просыпаюсь от дикой тряски. Где я?! Что я?! Черти ли меня в самом деле забрали и мучают в колесе?! Голова не то что разламывается, а уже раскололась частей эдак на пять. Медленно-медленно вращаю глазами и вдруг понимаю — еду в карете! Мишка, медведь мой, отчаявшись разбудить, взял в охапку и перенёс бесчувственное тело из кресла да в экипаж. И сам сидит, бестия, рядом. Увидел, что я веки поднял, так протягивает лапищу. А в кулаке у него... Да! Она самая!.. Так вот успел и дотерпел до обеда. Ну, ещё немного нам выждать, и уже отпразднуем славно.

— Завтра же опять...

— Что будет завтра, случится завтра. Как-то вы, Новицкий, чересчур уж серьёзны. Помните, юноша, — жизнь весела и проста. Если, конечно, читать её не по уставу.

Подпоручик Новицкий, невысокий и совсем ещё молодой человек, с бледным и узким лицом, несколько терялся среди ражих и неуёмных преображенцев. Ему не было ещё девятнадцати, он не мог похвастать ни знатностью, ни богатством, и мало кто понимал, как же он оказался в гвардии. Говорили, что сыграли здесь заслуги отца, воевавшего где-то на юге, за горами, о которых здесь, в Петербурге, мало кто слышал. Товарищи его принимали, но подозревали в нём слишком большой интерес к книгам.

— Неудобно перед солдатами.

Все засмеялись.

— Полно, Серёжа, — укорил его Кокорин, силач и пьяница даже по самым гвардейским меркам. — Экое ж в тебе egalite ^[13] прорезается.

Граф сделался вдруг серьёзен:

— Да что мне до этого мяса. Навоз истории, как говаривал славный король Фридрих. Такое же быдло, как те, что остались у отца в подмосковной. Только и дела, что бритое.

Новицкий счёл за лучшее промолчать. Он уже и так досадовал на себя, что попытался перечить Брянскому. Чувствовал, что оказался в чужой компании, никак не мог подделаться под общий тон и постоянно срезался. С большим удовольствием он остался бы и вовсе один, но в армии, в лагерях это было никак невозможно.

Ещё при Екатерине в Петербурге начали строить каменные казармы, и закончилась привольная гвардейская жизнь. Преображенский полк перевели в Таврические — между Кирочной, Преображенской, Виленским переулком и Парадной. Последней и подобрали название, поскольку выходила она на парадный полковой плац.

Летом же всю гвардию выводили поскорей в лагеря. В условия, приближённые к реальным. Мера учебная, политическая и санитарная. Десятки тысяч людей, лошадей даже столице казались ношей едва посильной. Павел Петрович вообще предполагал отправлять полки в сезонные длительные походы за сотни вёрст. С середины марта и до самых октябрьских утренников. Так, чтобы по возвращении в буйных головах кирасиров и гренадеров оставалась одна только мысль — отлежаться.