Но в этот раз даже дорога не могла развеять мою печаль. Я была уязвлена и беспомощна, и ни моя свобода, ни моё положение не могли защитить меня от собственных чувств. Эти двое — мой муж и его девка — отделались от меня, изгнали и теперь чувствовали себя счастливыми.
Узнав о беременности Гиты, я беспрестанно перебирала в голове все известные способы мести. Я уже не могла не думать об этом. Словно на мне лежало неотвратимое заклятье.
Забыть обо всём меня уговаривали и Аделиза, и Мод, и даже Генри Винчестер. Но я молчала. Им не понять, что моё чувство к Эдгару — это мучительная смесь ненависти, любви и презрения, дьявольский недуг, от которого нет снадобий. Как бы я ни жила всё это время, в глубине души я продолжала считать Эдгара своим мужем перед Богом и людьми и верить, что рано или поздно нам предстоит воссоединиться.
Тщетные надежды. Что бы я ни предприняла, всё равно эти двое всегда будут против меня, всегда будут вместе.
И я уехала, чтобы вдалеке зализывать свои раны и набираться сил для того, чтобы начать мстить. Ибо чёрную бездну в моей душе, которая постоянно грозила поглотить меня самое, могло насытить только одно — месть.
Унылая и подавленная, я вернулась в Руан. Часами просиживала в опустевших покоях дворца, перебирая струны, и, хотя я не мастерица играть, неожиданно обнаружила, что из-под моих пальцев льётся знакомая заунывная мелодия:
Тоска, тоска. Куда мне деться?
Куда укрыться от неё?
Август только начался, дни стояли солнечные, пустые, душные. В один из таких дней меня навестил епископ Руанский Хагон. Он был по обыкновению любезен, сыпал комплиментами, и внезапно я подумала — а почему бы и нет? Ведь если я начну изменять Эдгару плотски, слава рогоносца оставит глубокую отметину на его безупречной репутации.
И я призывно улыбнулась светловолосому епископу.
Его преосвященство мгновенно понял, как изменились мои намерения, — и в тот же вечер увёз меня в свою загородную резиденцию. Там я впервые изменила мужу, и мы с Хагоном провели ночь любви.
Любви?.. Ну, это ещё вопрос. Роскошь покоев, его благоухающая шёлковая сутана, душистое вино... И в итоге я оказалась опрокинутой навзничь на льняные простыни. Хагон набрасывался на меня, как волк на самку в брачный период. Опять, и опять, и опять. Я же думала, что хочу в туалет, хочу помыться, хочу спать, хочу уехать... Мне едва удавалось изображать покорность.
Под утро Хагон принёс мне чашу прохладного сидра, и я выпила её залпом. Завёрнутый в простыню епископ взглянул на меня равнодушно:
— Одно из двух: ты или ненасытна, или холодна.
— А что предпочтительнее?
— Предпочтительнее? Гм. Пожалуй, нет ничего хуже холодной любовницы.
Про себя я тут же решила, что никогда более не позволю ему даже приблизиться к себе. Однако улыбнулась:
— А что же все ваши проповеди — о скромности, умеренности и воздержании?
— О! — он рассмеялся. — О проповедях следует забыть, если хотите сохранить любовника.
Эти слова заставили меня задуматься. Не этим ли была вызвана печаль в глазах Эдгара, когда я требовала прекратить его бесстыдства на ложе? И разве не говорил он, что я холодна? Мой супруг всегда стремился сделать из жены любовницу, а кончилось тем, что любовницу сделал женой.
Епископ Хагон не удерживал меня, да и мне он уже был неинтересен. Однако его слова не выходили у меня из головы.
И знаете, как я поступила? Переодевшись и спрятав лицо под вуалью, я отправилась в один из городских борделей, призвала самую востребованную шлюху (Святые великомученики! И за это Эдгар Армстронг ответит в аду!) и, хорошо заплатив, подробно расспросила, что она делает, дабы завлечь мужчин.
Затем я вернулась, велела вымыть себя, переоделась во всё чистое и до конца дня даже не смогла притронуться к пище — меня душило отвращение. Однако я уже приняла решение и не собиралась останавливаться на полпути.
В Руан как раз прибыл граф Суррей, и я без колебаний испробовала на этом зануде приобретённые в борделе знания. Проглотив пару кубков мальвазии
[40], я попросту взяла его штурмом — так, как с ходу берут бастиды
[41]. Суррей не почувствовал притворства, и к исходу ночи валялся у меня в ногах, твердя, как я восхитительна, а затем стал умолять меня отправиться с ним в Святую землю.
Глупец! Я ушла раздражённая.
Оказалось, что обманывать мужчин не составляет ни малейшего труда. Слегка пошевелите бёдрами — и они распаляются, перестаньте стыдливо прикрываться — и они становятся ненасытными, взвизгните несколько раз для вида — и всякий станет считать, что он полностью покорил вас. Меня начало это забавлять, и в последующие пару недель я только тем и занималась, что пробовала эти маленькие хитрости то на одном, то на другом придворном. И ни один из них — ни один! — не уличил меня во лжи.
А клюнул бы Эдгар на этот крючок? Пока что самой крупной добычей в силках моей поддельной страстности оказался надменный и самоуверенный Валеран де Мелён, самый могущественный граф Нормандии. Его многие боялись, и даже я, признаюсь, некогда робела перед ним. А оказалось, что и его можно приручить, как бычка, — стоит только застонать под ним да обхватить покрепче ногами.
Граф Валеран был единственным, кто не опасался гнева Генриха Боклерка из-за связи со мной. Но однажды отец всё же отправил в его замок сильный отряд конников с предписанием немедленно доставить меня к нему. Де Мелён не осмелился перечить, и меня отправили к королю, а оттуда, после короткого и ледяного по тону разговора, перевезли в женскую обитель в Фекан.
Случилось то, чего я всегда опасалась: меня упрятали в монастырь. Но отец, вероятно, ещё не понял, что меня уже ничто не удержит, и спустя неделю я сбежала оттуда, написав перед отъездом королю, что направляюсь в Норфолк. На самом же деле я помчалась в Бристоль, к брату Роберту. Уж он сумеет уговорить отца не быть со мной жестоким.
По пути я сделала остановку в Лондоне, где меня приветливо принял Стефан. Он был в отличном расположении духа — возможно оттого, что пользовался среди лондонцев уважением и поддержкой. Среди его свиты я неожиданно обнаружила одного из своих бывших рыцарей-телохранителей — Геривея Бритто. Наша встреча была оживлённой, и в тот же вечер одна из фрейлин проводила в мой покой смуглого бретонца.
— Я никогда и мечтать не мог о подобном, — пробормотал Геривей, откидываясь на подушки и переводя дыхание. — Для нас ты была богиней — прекрасной и недосягаемой. Но почему ты выбрала меня, а не Гуго? Ведь он всегда был твоим любимцем.
Гуго Бигод? Я и не вспоминала о нём и давно потеряла его из виду. Но Геривей Бритто поведал мне, куда запропастился вернейший из моих людей.