Не тратя времени на расспросы, он подхватил ребёнка и отвёл женщину в своё жилище, но вскоре вернулся, неся какие-то склянки, корпию, чистое полотно, и кивком велел нам следовать за ним в церковь. Усадив Эдгара на скамье у стены, он спросил — сумею ли я перевязать графа, и, когда я сказал, что опыт у меня имеется, снова ушёл, сославшись на то, что теперь должен оказать помощь леди Гите.
Так я узнал имя возлюбленной Эдгара. Имя его супруги мне было известно и прежде. Весть о женитьбе рыцаря Армстронга на дочери короля Бэртраде Нормандской дошла до самых дальних уголков Европы. Но, видно, самому графу пришлась по сердцу другая.
При свете масляной плошки я промыл многочисленные рубленые раны и ссадины на теле Эдгара и принялся шарить по углам в поисках паучьих тенёт. Те, кому приходилось сражаться на Востоке, знают — нет лучшего средства, чтобы рана не загноилась. И хотя многие раны сильно кровоточили, среди них не оказалось ни одной проникающей, которая могла бы оказаться роковой.
Тем временем раненого начало лихорадить. Его глаза помутились, на щеках выступили красные пятна.
— Вы крестоносец, сэр? — наконец обратился он ко мне. — Я слышал клич... И ещё мне кажется, что в прошлом мы встречались.
Я устало опустился на пол, снял шлем и отбросил капюшон. Волосы упали мне на глаза, и я нетерпеливо убрал их тыльной стороной ладони. А затем, не отвечая на вопрос графа, принялся расшнуровывать наруч.
При виде того, как потемнела и распухла рука у запястья, я присвистнул. Однако рука двигалась, и похоже, что я отделался сильным ушибом, кость цела.
Эдгар безмолвно наблюдал за мной, и я подумал — теперь уже не важно, узнает ли он меня. Если узнает, постарается поскорее выслать из графства. Долг и положение обязывают его к этому. Лучшее, что он сможет сделать, — не извещать гончих Генриха о моей особе.
Неожиданно граф склонился ко мне:
— Вы Ги д’Орнейль?
Я опустил веки.
— Под этим именем меня знали в Иерусалимском королевстве. Но во владениях короля Генриха я известен под другим.
Наши взгляды встретились. Пряди мокрых волос закрыли глаза Эдгара. И я ничего не мог в них прочесть. Внезапно он едва заметно улыбнулся и опустил руку на моё плечо:
— Храни тебя Господь, родич.
Ну, что он не поспешит меня выдавать, я уже мог надеяться.
Я спросил, что стало с моей сестрой, и Эдгар пробормотал, словно сквозь сон, что Риган — имя сестры он произносил на местный лад, — давным-давно уехала в Шропшир и стала монахиней. Это меня нисколько не удивило — Ригина и в молодые годы частенько поговаривала о том, что намерена удалиться от мирской суеты.
Но подробности я не стал выспрашивать — Эдгару было не до того. Вместо этого я сам поведал графу, как среди ночи обнаружил в фэнах лодку с плачущей малышкой и убедился, что её спутник мёртв.
Эдгар опустил голову и пробормотал, что велит разыскать тело этого рыцаря — его звали Ральф де Брийар — и похоронить по-христиански.
После этого повисло тягостное молчание. Граф словно пытался отгородиться от всего, что его окружало, чтобы остаться наедине со своей болью. Стоило ли тревожить его сейчас, да и какое мне дело до того, что ему и его возлюбленной довелось пережить?
Я не чувствовал себя вправе вмешиваться и в то же время помнил, что этот человек поддержал меня в ту пору, когда я находился, как мне казалось, на дне бездны. Только после этого я нашёл в себе силы начать жить заново. Судьба распорядилась так, что теперь — мой черёд.
Эдгар отвернулся к потемневшей стене, и до меня донеслось сдавленное рыдание.
— Сэр, — начал я, — думаю, сейчас самое время кое-что обсудить. Я говорю об этих людях в масках. У вас есть предположения, кто мог скрываться под личинами и чью волю они выполняли? Судя по виду — это наёмники, а значит, нападение было вовсе не случайным.
Я не должен дать ему погрузиться в отчаяние. Всё, что угодно, только не это.
После мучительной паузы Эдгар наконец заговорил. Действительно, в Норфолке несколько месяцев назад объявились злодеи, отличающиеся особой жестокостью. Их пытались схватить, готовили им западни, но — безрезультатно. А сегодня у него возникли кое-какие подозрения, впрочем ничем не подтверждённые. Эти мерзавцы называли одного из своих Хью, то есть Хьюго. А у графа имелся давний недруг, который носил это же имя, — некий Гуго Бигод.
— Не продолжайте, граф, мне известна эта история. Гуго Бигод был объявлен вами в Норфолке вне закона. Но его отец, стюард двора Генриха Боклерка, ухитрился вымолить прощение сыну. Если не ошибаюсь, в Саффолкшире у этой семьи обширные земельные владения.
— Верно. Но хлопотал за Бигода не столько его отец, сколько моя супруга. И теперь Бигод свободно живёт в соседнем графстве, хотя не смеет пересекать границу, ибо в подвластных мне землях всё ещё числится преступником. Этот человек злопамятен и мстителен, но вместе с тем не лишён здравого смысла, и я не думал, что он способен решиться... на столь безрассудные действия.
В его голосе больше не было слёз, теперь в нём звучал металл. И это было неплохо — гнев возвращает силы для борьбы. Но и замутняет разум. Поэтому я осторожно спросил, что намеревается предпринять Эдгар, если его подозрения оправдаются. Ведь Гуго Бигод — английский барон, и это нельзя сбрасывать со счетов. Но и открытый суд устроить невозможно, ибо тогда откроется всё, что произошло на острове.
— Этого не будет, — твёрдо проговорил граф, и его лицо напряглось. — Я не стану доводить дело до суда. Но если окажется, что и впрямь Бигод причастен к случившемуся, тогда... Застенки ордена Храма надёжно умеют хранить свои тайны.
Вот так новость! Оказывается, граф Норфолкский не так и прост, если умудряется служить английскому королю, не порывая с храмовниками.
Поколебавшись, я всё-таки сообщил графу, что один из «чёрных капюшонов» был женщиной. Я заподозрил это с первой минуты, а потом окончательно убедился, когда она пустилась в бегство на челноке.
Я отвернулся, чтобы поправить фитиль в плошке, когда же снова взглянул на Эдгара, меня поразило выражение свирепой ненависти на его лице.
— Если это так, — задыхаясь, вымолвил он, — если это действительно она... Проклятое исчадие преисподней!
Насколько я успел разобраться в происходящем, в этой истории и в самом деле не обошлось без Бэртрады. Дочерей Генриха Боклерка среди остального женского племени выделяла особая закваска, в которой не последнюю роль играла несокрушимая воля. Всё зависело от того, на что эта воля была направлена. Примером могла служить моя возлюбленная Матильда, не дрогнувшая даже тогда, когда раскрылась вся история её отношений со мной. Но Бэртраду, её сводную сестру, я совсем не знал. Мне, однако, было известно о длительных неладах в семье графа Норфолка и то, что Эдгар получил титул благодаря страстной любви к нему принцессы Бэртрады. Могла ли такая женщина смириться с тем, что её избранник изменил ей?