У меня волосы зашевелились на голове, когда я припомнил россказни о нечисти, душах утопленников и злобных кикиморах, принимающих людское обличье. Уж не банши
[25] ли это? Можно не бояться разбойников и ловцов короля Генриха, но когда сталкиваешься с нечистью...
Но три тысячи щепок Святого Креста! Разве я не был рыцарем и христианином, разве не сражался в Святой земле и не омывал стопы в водах Иордана!? Мне ли бояться тварей, исчезающих при свете солнца?
Моро по-прежнему держался настороженно. Я потрепал его холку:
— Что, дружище, не нравится тебе это хныканье? Вперёд, мы же с тобой воины!
И всё же я осенил себя крестным знамением.
— Fiat voluntas tua!..
[26]
Мы двинулись берегом неширокой протоки, над которой низко склонялись ивы. Надрывный детский плач звучал всё ближе. Нет, это не банши... это похоже... это похоже на самый обычный детский плач.
В другом месте и при других обстоятельствах я бы на него и внимания не обратил.
Неожиданно Моро успокоился, видимо, решив, что опасности нет. Однако я никак не мог обнаружить источник звука и в конце концов спешился и затаился за сросшимися стволами двух огромных ив.
Моро фыркнул, и я обнял его рукой за морду. Совсем рядом по-прежнему отчаянно и горько плакал ребёнок, но в тумане я ничего не мог различить. От этого всё происходящее казалось нереальным.
Внезапно туман расступился, и в зыбком серо-зелёном сиянии молодого месяца передо мной предстала самая удивительная картина, какую только доводилось мне видеть.
По узкому руслу протоки медленно двигалась лодка, а на её носу стояла крохотная светловолосая девчушка, заливаясь слезами. Именно её плач разносился над округой.
Одинокое дитя в ночи, в глухом опасном месте! Но одинокое ли?
Я напряжённо вглядывался в тёмную массу у ног ребёнка, пока не разглядел, что это лежит взрослый человек, притом мужчина. Его неподвижность и неестественная поза показались мне странными. Внезапно я понял, что этот человек мёртв или находится в забытьи. Его голова была неестественно запрокинута.
Как только я выступил из своего укрытия, девочка тут же умолкла, не сводя с меня глаз и продолжая вздрагивать от рыданий. Я вошёл в воду, дотянулся до борта лодки и подвёл её к берегу. Мужчина в лодке не пошевелился. Я тронул его плечо и, когда тело перевалилось на бок, увидел торчавшую из его спины стрелу.
Кто он — охранник, похититель, местный поселянин, ставший жертвой разбоя? По одежде — скорее воин, чем крестьянин или горожанин.
— Возьми меня! — внезапно произнёс детский голос.
Девочка протянула ко мне обе руки, а в её тоне прозвучали повелительные нотки. Я повиновался. Маленький тёплый комочек доверчиво прильнул ко мне, несвязно лепеча. Я прислушался — она пыталась сказать, что ей совсем не понравилось кататься ночью на лодке.
— Трудно не согласиться с тобой, дитя.
Я всё ещё стоял в воде, держа ребёнка одной рукой, а другой не давая лодке уплыть по течению. Опустив ладонь, я осторожно коснулся холодного лица покойника, провёл по нему ладонью и закрыл ему глаза. Затем вышел на берег, усадил девочку на сухой мох и постарался закрепить у корней ивы лодку с мертвецом.
Как только я справился с лодкой, она тут же оказалась рядом и вцепилась в мою руку.
— Ты не оставишь меня? Тут плохо.
— Не оставлю. Ведь ты не эльф, а фэны не место для маленьких девочек, особенно по ночам. Но как ты сюда попала?
Она молчала, переступая с ноги на ногу. Я перевёл взгляд на тело в лодке. По чистой случайности я стал свидетелем какой-то трагедии. По тому, как это дитя выговаривало слова, я понял, что она из саксов, но вовсе не из простых. Её платьице из светлого сукна было украшено прекрасной вышивкой, но это платьице не спасало малышку от холода и сырости.
Я скинул с себя плащ, укутал девочку и, взяв на руки, шагнул к коню. При виде Моро она оживилась:
— Лошадка! Лошадка с пятнышком!
Девочка заёрзала у меня на руках и стала тянуться, пытаясь погладить коня. Слёзы на её глазах мгновенно высохли.
У меня не было никакого опыта обращения с такими крошками. Но с чего-то нужно было начать, и я спросил:
— Расскажешь о себе?
Вместо ответа девочка закусила губу.
Тогда я попробовал иначе:
— Ты кто?
— Милдрэд. Я спала, а меня повезли кататься в лодке...
Вот теперь она заговорила сама. Я недурно знал саксонский, но не всё мог понять в бессвязном детском лепете. Выяснилось, что девочка хочет к папе и маме, но не прочь ещё немного побыть и возле коня, который ей ужасно нравится. Моро попытался её обнюхать, и девочка восторженно хихикнула. А потом вдруг велела отвезти её домой... Кажется, она упомянула о какой-то башне.
Так или иначе, но оставаться на месте не имело смысла. Куда же теперь направиться?
Я усадил девочку в седло, а сам осторожно пошёл рядом, ведя лошадь под уздцы. Самое разумное — двигаться против течения протоки, по которой принесло лодку. Возможно, я окажусь там, откуда похитили этого ребёнка.
Девочка вскоре уснула, припав к холке Моро. Я осторожно придерживал крошку, чтобы она не сползла, умиляясь её доверчивости и простодушию. Блаженное, беззаботное детство! Сколько же мы теряем на дороге жизни, где холодный рассудок и подозрительность учат нас взрослой мудрости...
Ситуация, однако, была вовсе не той, чтобы пускаться в философские рассуждения. Судя по трупу в лодке, необходимо быть готовым ко всему. Поэтому я взвёл тетиву арбалета и зарядил его тяжёлым болтом.
И вскоре Моро подтвердил мои опасения. Он снова раз и другой вскинул голову, втягивая в себя воздух и отфыркиваясь. Спустя десяток шагов и мне почудились в мглистом сумраке какие-то красноватые отсветы.
Под ногами зачавкала жижа, тропа исчезла. А ещё через минуту я убедился, что путь к мерцающему свету лежит прямиком по воде.
Я сел на коня, прижал к себе спящую девочку и, действуя одними поводьями, послал Моро в заводь. Конь сразу же погрузился по брюхо и побрёл, рассекая чёрную гладь. Впереди всё ярче становились отсветы огня, я уже чувствовал запах дыма и различал отдалённый гул голосов.
Моро, отряхиваясь, выбрался на сушу. Но теперь я не спешил. Зарево впереди вызывало у меня всё большую тревогу. Я мог различить по запаху дым очага, рыбацкий костёр или едкую горечь пожара — там, за деревьями, полыхал пожар. Порой, когда пламя вспыхивало особенно ярко, на фоне неба отчётливо вырисовывались силуэты деревьев, а затем всё снова погружалось во тьму.