Проведя двенадцать лет в серале своего господина Мехмеда, Елена, конечно, мало смыслила в том, что происходит в большом мире за пределами дворца, но зато научилась неплохо разбираться в людях. Она решила, что вынужденное ожидание купца Мендереса ей на руку. По крайней мере, до тех пор пока она не разберётся в намерениях венецианца и, если они плохие, не придумает, что ей делать дальше. Она ждала удобного момента, чтобы начать с венецианцем решительный разговор. Всё же, по привычке султанской невольницы, привыкшей повиноваться и не задавать вопросов, она всё время оттягивала его, надеясь, что венецианец сам придёт объясниться. Между тем обстановка становилась все напряжённей. По тем коротким репликам, которые она слышала от венецианца и его людей в последнее время, по его взглядам было очевидно, что не только она, но и он понимает всю лживость их взаимоотношений. Разговор был неминуем.
Когда венецианец вошёл к ним в комнату, Хафиза, служанка, низко поклонилась, намереваясь поспешно уйти, но мужчина властным жестом приказал ей остаться. Невольница ещё раз склонила голову и скрылась за занавеской.
Венецианец тяжело сел на стул и уставился в пол. Елена заговорила первой.
— Когда появится Мендерес, мы сразу отправимся в монастырь?
— Да, — сказал венецианец.
— Зачем?
Венецианец промолчал.
— Признайтесь, — вдруг сказала она. — Доктор Еросолино не имеет к моему бегству из Стамбула никакого отношения!
Венецианец поднял голову. Посмотрел на неё открыто и прямо.
— Не имеет, — признался он и усмехнулся.
— Тогда... тогда... Зачем вы это сделали? Чего вы от нас хотите, от меня и моего сына? Зачем мы вам?
Венецианец продолжал смотреть на неё мрачным и открытым взглядом, в котором читалось сожаление. Он заговорил не сразу.
— Осман... ваш сын. Он третий сын Мехмеда, султана османского, не так ли?
— Да. — Елена вздрогнула.
— Кто его братья? Кто впереди, я хочу сказать?
— Старший сын — Селим. Ему сейчас должно быть девятнадцать лет. Затем — Мустафа, он на год-два старше Ильи.
— То есть Мустафе сейчас должно быть лет тринадцать или четырнадцать, — задумчиво проговорил венецианец.
— Что вы задумали? Говорите! — спросила она и затаила дыхание.
Взгляд, который поднял на Елену венецианец, её испугал. Он буквально впился в неё своими маленькими глазками. В его взгляде не было дружелюбия. Он ухмыльнулся невесело и недобро.
— Задумали мы вот что, — медленно и спокойно сказал он. — Если султан Мехмед умрёт, а также если умрут два его старших сына, кто тогда становится наследником престола и получает его? Твой сын... — он замолчал и изучающе поглядел на женщину.
— Нет, нет! Это невозможно, — проговорила Елена скороговоркой, отмахиваясь руками, словно отбрасывая от себя саму мысль и смертельно побледнев. — Нет, нет. Во-первых, Мехмед, мой господин, ещё молод и жить будет долго. Во-вторых, Селим, наследник престола, крепкий и здоровый юноша, и ему быть султаном... В-третьих... — женщина замолчала, её губы затряслись. — Илья никогда не вернётся в Стамбул! Я не хочу об этом даже говорить!
Она отвернулась, так как на глазах её выступили слёзы.
— О чём? — казалось, венецианец не понимал.
Она молчала.
— О чём говорить, госпожа? — в голосе венецианца послышались издевательские нотки. — О том, что ожидает всех младших сыновей султана? Вам не следует этого бояться! Нисколько. Это уже позади. Вы спасли своего сына и себя. Дева Мария покровительствует вам. Турки далеко от вас, и вам нечего опасаться!
— Тогда к чему вы заводите этот разговор?
— Я всё же думаю, если Мехмед, а вместе с ним сыновья его Селим и Мустафа умрут, тогда султаном по праву станет...
— Их четвёртый брат Ахмет! — отрезала Елена.
— А ваш сын? — венецианец настаивал.
— Для них для всех Илья умер. Для Стамбула, Мехмеда, для сераля и всех улемов и визирей. Ильи для них нет.
Венецианец задумчиво разглядывал носки своих башмаков.
— Вы рассуждаете, как испуганная мать, и не больше, — заметил он с горечью.
— А к чему мне рассуждать иначе? Я поступила уже так, как поступила. Илья — это теперь маленький христианский мальчик. Я его мать. Он больше не сын султана.
Венецианец покачал головой:
— Он всё равно, хотите вы этого или нет, остаётся сыном султана, и вряд ли сам когда-нибудь забудет это. Он уже давно не маленький и много раз спрашивал себя, почему его увезли из дворца, и где его мать, и где его отец. Не так ли? Вы, конечно, какое-то время сможете пугать его сказками, что вы с ним бежали от неминуемой якобы гибели. О том, что вы его спасли и что его хотели убить. Бросьте, он никогда не забудет своего отца, и он будет терпеть эту сказку, пока не станет понимать правду. И тогда ваши ответы вызовут в нём гнев.
— К чему вы клоните? — огромные глаза Елены яростно сверкнули. Кровь прилила к её лицу. Она встала у двери, сложив руки замком на груди.
Венецианец тоже поднялся и смерил женщину жёстким взглядом.
— Женщина, — сказал он веско. — Помни, что ни тебе, ни ему не угрожала никакая опасность. Ты спрятала его от ужаса перед неведомым будущим, которого никто, кроме Создателя, не ведает. Ты затем бежала из сераля, потому что тебе опостылело в нём. Потому что в тебе самой играет гордая царская кровь Комнинов. Послушай меня внимательно. Детство пролетает быстро. И ты не заметишь, как твой сын станет взрослым. И тогда он ещё больше будет осознавать себя сыном султана, Великого Турка. И не захочет остаться безродным бастардом, без будущего, без места под солнцем, без имущества, без денег, без всего. Что ты ему можешь предложить взамен? Давай говорить откровенно. Кто ты здесь? Твоего маленького кошелька с украшениями, который ты захватила с собой, хватит совсем ненадолго. Кто защитит вас? Кому вы нужны? Что ты умеешь? Все твои близкие, если они ещё живы, живут в Греции, захваченной турками. Кто ещё знает тебя? Что будет скоро с тобой и твоим сыном?
Это был жестокий удар, ибо все здесь было правдой. Как она могла оказаться такой опрометчивой, так потерять голову? Она молча стояла, и венецианец сверлил её взглядом. Сердце её дико стучало.
Он продолжал:
— Может быть, ты собираешься отдать его в услужение какому-нибудь купцу или ремесленнику? Твой сын, госпожа, принц Осман, сын Великого господина Мехмеда. И вам никуда от этого не деться! И это залог его будущего. Возможно, блестящего и славного будущего.
— Вы не понимаете... — в голосе женщины послышался жалкий всхлип. — Если бы вы были матерью, то могли бы понять, что чувствует мать.
— Меня не интересует, что чувствует мать, — отрезал венецианец. — Я говорю о положении, в котором вы оказались.