Сеть паладинов - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Чубинский cтр.№ 20

— Три месяца и десять дней, — негромко поправил магистрат.

— В Милане к резиденту Республики я явился сразу же, как приехал, — продолжал Капуциди, удивляясь, что, сидя в темноте в Поцци, потерял счёт дням. — Затем поехал в Венецию.

— Значит, ты хочешь получить прощение от венецианского правительства. Ты писал прошение об этом?

— Нет. Не успел. Мне не давали бумаги. Но я написал об этом в письме в Совет Десяти.

— Хорошо, — сказал советник, подумав. — Будем считать, что ты исповедался. Мы ещё вернёмся к этому. Нам важно знать, что задумал этот папский шпион. Хочешь ли ты искупить вину перед Республикой за свои старые преступления?

— Да, — с готовностью отозвался капитан. — Что я должен сделать?

— Ты мог бы вернуться в Далмацию к Аллегретти и выполнить несколько государственных поручений.

— Я готов!

Магистрат, пощипывая бороду, задумчиво уставился на албанца. Затем, больше ничего не сказав, отвернулся. Он подошёл к низкой двери и постучал. Дверь тут же раскрылась. Низко пригнувшись, он исчез в дверном проёме, оставив албанца, у которого отлегло от сердца, одного. Тотчас в комнату вошли три тюремщика, из-за их спин вынырнул священник. Священник, тихо нараспев читая молитву, высоко поднял распятие, направив его на остолбеневшего капитана, уже уверовавшего в своё спасение. Двое тюремщиков крепко схватили его под скованные кандалами руки, а третий сел ему на ноги. Сзади между решёток окна появилась рука, набросила на шею албанца толстый шнур и резко затянула узел. Несчастный несколько раз дёрнулся, по его телу пробежала судорога, потом он обмяк.

Позже палачи принесли полотняный мешок, в который засунули тело Капуциди, и вынесли его по длинному секретному переходу, который выводил из Поцци прямо на Рива ди Палаццо. Открыв каменную дверь, тело опустили в покачивавшуюся у двери гондолу. Отчалив, гондола взяла направление в лагуну, где тело капитана, так же как и тела многих других заключённых, тайно предали воде.

Османская империя. Стамбул. Топкапы-сарай. Дарюс-Саадет — Дом блаженства. В те же дни

Душная ночь на берегу Босфора. Женщине не спалось. Ей не спалось уже много ночей. Это сказалось на её внешнем виде. Она осунулась и очень похудела. И она больше не улыбалась, так как в её сердце умерла радость.

Осунувшись, а она и раньше не была достаточно пышной для красавицы Востока, теперь же стремительно теряла свою привлекательность. Остались лишь бездонные чёрные глаза на бледном лице в окружении густой шапки иссиня-чёрных волос.

Повелитель больше не призывал её для услаждения своего тела. Он забыл про неё. Это принесло ей покой, но оставило наедине со страшной тоской.

Если её звали, она не сразу откликалась ни на своё прошлое имя Елена, ни на то, которое ей дали в гареме — Эрдемли. Она подолгу не отвечала, если кто-то заговаривал с ней. Она почти не общалась с подругами, жёнами и наложницами султанского сераля, которые вскоре перестали приставать к ней с разговорами и шутками. Её взгляд потерял живость, её большие глаза были устремлены куда-то далеко, словно она не видела собеседника. Она была не с ними, не здесь, не сейчас...

Главный чёрный евнух начал присматриваться к ней. Ведь это он отвечал за охрану и порядок в гареме. Валиде-султан, мать повелителя, истинная госпожа гарема, а может быть, и всей империи, также изредка поглядывала на неё и, нахмурившись, качала головой. Все в руках Аллаха. Все считали, что горе подкосило Эрдемли. И подкосило навсегда.

Все оставили её, предоставив переживать горе в своём сердце.

Она ложилась на постель и ночи напролёт проводила без сна, уставившись в узорчатый потолок, слушая ночные скрипы, чьё-то сопение, стрекотание сверчков, и все долгие бесконечные часы думала о нём. О своём мальчике. Вспоминала, что прочитала в одной сказке: «Лучше бы мы, женщины, рождали камни, чем становились матерями наших детей».

Её снедало горе, но не такое, о котором думали все. Сердце её сжималось от страха и безысходной тревоги. Где-то звенели доспехи стражников, а она видела его, своего сына, в Маниссе, резиденции наследников османского престола, у журчащего фонтана. Она представляла, как он играет со своими братьями, носится по саду, такой юркий, прыткий. А теперь при виде его маленьких братьев, беспечно и весело бегающих в саду гарема с няньками, она не могла удержаться от слез.

«Они все... все погибнут», — шептала женщина, ужасаясь возникающим видениям: кому-то уготован саван, а кто-то из них станет убийцей остальных. Может, кто-нибудь из старших братьев, подростков. Она гадала, кто: Селим? Ахмед? Мустафа?

И перед её глазами вставала картина: девятнадцать задушенных принцев и вопли их несчастных матерей, которые до сих пор раздаются из Дома плача. И тогда безумная улыбка появлялась на губах женщины, и она тихо радовалась, что её мальчик навсегда освободился от этого. НавсегдаПотом она со страхом и отвращением вспоминала своего господина, Мехмеда, его капризный голос, его жирное тело, пахнущее кислым резким потом. Ещё более омерзительным становился этот запах, когда смешивался с ароматом масляных духов. Он казался ей отвратительней всего на свете. Теперь она начала бояться его. Бояться смертельно. Его — кровожадного, беспощадного, подлого братоубийцу. И радовалась, что Мехмед ^[56], великий господин двух миров, больше не вспоминает о ней.

Но больше всего женщина страшилась, что кто-нибудь прознает про её тайну. Ведь во дворце все думали, что она страдает, потому что потеряла сына! Потеряла. Но по-другому!

Эрдемли-солтан привезли в Стамбул позже всех. С той ночи, как курьер, поверенный беренджи кадан ^[57] Сафие — старшей жены султана и матери Мехмеда, брадобрей по ремеслу, — прискакал в Маниссу и сообщил, что султан Мурад, его отец и повелитель, скончался, и Мехмед, наскоро одевшись и взяв с собой двадцать телохранителей, поскакал в Стамбул, чтобы воссесть на великий трон, в губернаторском дворце все переменилось. Гарем наследника зажужжал как улей. Ожидание переезда в столицу, а потом и сборы продолжались больше месяца, пока новый султан успокаивал янычар, назревавшие мятежи и окончательно утверждался на троне.

Однако эта суматоха совершенно не затронула Эрдемли, Елену, потому что Осман, её милый мальчик, всё это время, покрытый гноящимися язвами «красной смерти» ^[58], метался в бреду. Весь тот месяц она провела в отдельном домишке, а попросту — хибаре, за стенами дворца, куда умирающего принца спешно перенесли, чтобы он не заразил остальных детей и женщин страшной болезнью, от которой вылечить могло только чудо Аллаха.