Ландскнехт шагает к океану - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Удот cтр.№ 28

Никогда он ещё так не спешил, и никогда дорога не была столь зловеще пустынной. Война убивает и дороги, когда некому становится по ним ходить или когда уцелевшие люди предпочитают торной дороге тайную тропу. Тогда дорога умирает, зарастая сорной травой, ровно неухоженная могила.

А потом вдруг дорога наполнилась скрипом в спешке мазанных колёс, мычанием и храпом донельзя измотанных животных, испуганным детским плачем. Шли люди, пытающиеся сменять родину на жизнь. Вот только немногим это удалось. Невидимое тавро Войны уже заклеймило каждого из них. Это уже было её стадо, её убойный скот, направляемый опытной безжалостной рукой. И это была агония дороги, как неизлечимый больной перед мраком неизбежности ощущает вдруг улучшение и прилив сил. Практически никто не шёл по пути с Георгом, многие встречные разглядывали его с испугом, как вражеского шпиона или опасного сумасшедшего. С началом бесконечного людского потока Георг внимательно вглядывался в лица беженцев — опасался пропустить своих. Потом плюнул — слишком уж много звеньев составляли живую цепь горя. Осознал вдруг, что не уйдут они никуда, останутся на месте. Не решатся бросить пусть маленький, но свой дом, бедняцкое, но своё хозяйство. Его станут дожидаться, несмотря ни на что, хозяина, принимающего важнейшие решения. А решение покинуть, бросив все, являлось, с какой стороны ни глянь, поворотным в судьбе.

Георг шагал, почти не давая передышки избитым ногам и воспалённым глазам. Дорога, словно заправский карманник, тащила и тащила у него секунды, минуты, часы. Георг шёл как во сне, почти не воспринимая окружающее, едва успевая уворачиваться от встречных повозок, явно ускоривших темп движения. Наконец тело не вынесло напряжения, заданного лихорадочно пульсирующим мозгом. Ноги отказались более выполнять простую и ясную команду — вперёд! Они понесли Георга куда-то вбок, как-то ещё нашли укромное и уютное место — и полный провал в десятичасовой глубокий, как смерть, сон.

До конца дней своих Георг проклинал себя и уверял, что это случилось именно во время его беспробудного сна. Слабые доводы рассудка, что ничем он, успей тогда, безоружный и беззащитный, пособить бы не смог, став ещё одной жертвой, безоговорочно отметались. Если бы он был рядом, уж что-нибудь да придумал, вывернулся, откупился своими деньгами. Жизнью, в конце концов.

Однако его не было, когда длиннющая лапа Войны дотянулась до родного очага, мягко торкнулась в дверь, гнилостным нутром учуяв чистую добычу, задубасила сильней и уверенней. Лопнули ставни, вылетели двери, рухнули стены, осела крыша, погребая глупых людишек, наивно полагавших отсидеться и спастись.

Окончательно обезумевшие от страха и голода ландскнехты Мансфельда после остановки накоротке побежали дальше, а ландскнехты Тилли ещё не подоспели. Вот в щель между двумя армиями, как зёрнышко между мельничными жерновами, и втиснулся Георг. После того как отоспавшись, вопреки своей воле, вновь пустился наперегонки с Войной, дорога совершенно опустела. И хотя все эти люди, нещадно нахлёстывающие заморённых кляч, тянущие, с руганью, упрямых мулов, мочалящие увесистые ослопы о бока медлительных волов, шли в прямо противоположную сторону, их отсутствие резануло неожиданно по сердцу так, что Георг, несмотря на всю торопливость, вынужден был сесть прямо на дороге, благо никому не мешал, и немного отдышаться. Исчезла последняя прослойка между ним и Войной — никогошеньки.

Пара глотков из фляжки взбодрили как обычно. В путь, в путь! С внезапным необъяснимым и полным исчезновением людей его надежда, что все обойдётся благополучно, начала таять, словно струйка дыма, угасающего под холодным дождём костерка. Властно вышибая надежду, её место в душе всё более по-хозяйски прочно и основательно занимал страх. Тёмный, тягучий, беспросветный. Настроения никак не добавляли трупы по обочинам — пока ещё загнанных животных, первые пепелища — пока ещё устроенные самими жителями, дабы лишить врага крова.

Деревушка Георга была, пожалуй, первой, или, смотря откуда идти, последней из опустошённых в те дни. Что бы вражеской походной боковой заставе свернуть на один из просёлков, чтобы на всякий случай быть поближе к основному ядру армии, что бы не дойти полмили, что бы полениться, не подняться на холм, с которого так прекрасно обозревать окрестности. И просочилась бы деревушка, с которой проходящему войску ни толку, ни проку, меж загребущими лапами очередной грабь-армии, осталась целёхонькой. Нет же, изверги, не свернули, дошли, поднялись.

Как у него не лопнуло сердце, пока он шёл по тому, что совсем недавно называлось деревенской улицей, — уму непостижимо. И ведь до самого же конца, минуя остовы и пепелища соседских домов, он упорно продолжал на что-то надеяться. До самого последнего шага. Даже смешно. Сейчас.

А когда дошёл и убедился, что-то вдруг оборвалось внутри, как перетянутая струна. Надежда, издав последний вздох, окоченела, но вместе с ней исчез куда-то томительный гнёт страха и неизвестности. И осталась одна огромная и безмолвная, как мир, пустота. Георг попросту застыл посреди дороги соляным столпом и стоял, смотря и не видя. Почему-то вдруг сразу решил, что они мертвы, и не стал бегать, искать, суетиться, пытаясь отыскать свидетелей и свидетельства. Просто стоял, не чувствуя даже усталости.

Он немного ошибался. Дочь Грета в этот момент была ещё жива, и даже, что удивительно, вполне довольна своей долей. Но вряд ли Георга порадовала бы весть об этом.

Спокойно, не крича и не царапаясь, пропустив целое капральство, она поднялась, подтянула спущенные чулки, одёрнула завёрнутые юбки, и поняла, что чем-чем, а мужским вниманием она здесь обделена не будет ни в коем разе. А большего ей от жизни ничего и не требовалось. Конечно, вояки обошлись с ней, мягко скажем, грубовато, но так их же никто не представлял друг другу.

Ей не повезло потому, что строгое командование, прекрасно сознавая, как большие обозы и лишние люди тормозят маневрирование любой армии, особенно драпающей без оглядки, издало очередной суровый циркуляр. Отныне и вовеки, на роту разрешалось иметь из женского пола четыре «прачки». Причём и отдавшие приказ, и принявшие его к исполнению, ни на йоту не сомневались в отношении основного занятия этих «прачек». Ей повезло потому, что в ротах плевали с высокой колокольни на этот приказ, как, впрочем, и на все остальные. Ей повезло потому, что одну из ротных «прачек» вот уже третий день трепал приступ нервической горячки ^[87] и солдаты дискутировали на тему: не стоит ли освободить зазря занимаемую повозку, да подыскать достойную замену.

Ей не повезло. Поднимаясь с земли, сильно помятая и счастливая, Грета не подозревала, что сразу прочно подцепила дурную болезнь из букета, которым страдала половина солдат и поголовно все «прачки». Менее чем за год прогрессирующий недуг, облюбовавший молодое свежее тело, вкупе с прочими «прелестями» кочевой лагерной жизни, сведёт её в могилу.

Георг так и не вспомнил, сколько простоял он, недвижим, в шоке и полной прострации. Возможно, что и не один день. В чувство его привело появление новой армии, как нитка за иголкой следующей за первой. Войска, как ноги, всегда топают парами — то одна впереди, то другая.