Призванный хранить - читать онлайн книгу. Автор: Николай Буянов cтр.№ 93

Отчего бы не вспомнить теперь те сны, что снились мне под старыми яблонями, в красивом и богатом городе Меранге, отчего не вспомнить, о чём я мечтал в те годы и какие надежды владели моим умом? Смешно, но я был уверен, что мои мечты сбудутся... Возможно, мои сны говорили об обратном, я не замечал. Слишком это легко — искать в прошлом предостережения, которым не внял.

«Ты встретишь женщину, — сказал однажды слепой дервиш, — и эта встреча перевернёт всю твою жизнь...» Разве он был не прав? Я, Рашид ад-Эддин, бывший главный визирь при дворце эмира Абу-Саида, бывший паломник, путешественник и собиратель мудрости, бывший советник аланской царицы, её возлюбленный и отец её дочери, — я ехал на низкорослой мохнатой лошадёнке в свите самого Тамерлана, Великого завоевателя Вселенной, и Аллах не посылал молнии мне на голову, потому что ему было жалко тратить на меня свои молнии...

Я был советником Тимура. Я завоевал его доверие, и никто не может подсчитать, скольких людей я предал ради этого. Скольких я убил во имя своей цели — не важно, своими или чужими руками.

Я собственными глазами видел труп правителя Дербента Ширан-шаха — он заколол себя мечом, когда монгольские войска подступили к его дворцу. Перед этим я убедил его послать городских старейшин на переговоры с каганом. А когда старейшины прибыли в монгольскую ставку, их схватили и подвергли страшным пыткам. Многие из них умерли достойно, не раскрыв рта, но нашлись и такие, что согласились показать тайный путь к Дербенту через ущелье, купив тем самым лёгкую и быструю смерть. Я не осуждаю их. Я сам за свои годы успел пасть так низко, что меня, наверное, не приняли бы даже в аду.

Через несколько месяцев, осенью 783 года Хиджры, монгольские войска подступили к Самарканду. Никто не сомневался, что город сдастся без боя: высшая знать и духовенство готовы были вынести Тимуру и Тохтамышу ключи от ворот. Однако случилось иное. В Самарканде вспыхнуло восстание «сербаданов» — крестьян, ремесленников, мелких торговцев и землевладельцев. Вряд ли славный Тохта-хан воспринял всерьёз это известие, когда его нукеры лезли на городские стены. Трудно было предположить, что невеликая армия, собранная на три четверти из городской бедноты, сумеет трижды отбить монгольский штурм. А потом, сделав ночную вылазку, дотла сжечь знаменитые китайские катапульты, от которых, как говорили, не существовало защиты...

— Они умрут! — орал Тохтамыш, захлёбываясь слюной и топча ногами ковёр в своей походной юрте. — Они умрут все до единого, и я сравняю этот город с землёй — пусть даже мне придётся положить всю мою армию под его стенами!

И я знал, что отнюдь не сокровища непокорённого Самарканда были виной его ярости. Ему опять, как и десять лет подряд, виделся в страшном сне стяг Хромого Тимура над золотым шатром — гордо парящий в лазурной синеве золотой сокол. И его, Тохтамыша, чёрный бык, судьба которого — лишь рыться в земле и месить копытами навоз...

Я пришёл в Самарканд под видом небогатого купца с караваном всего в десять верблюдов. Я быстро продал своё имущество — оно было невелико, и продавал я по самым бросовым ценам, лишь бы хоть как-то избежать долговой ямы. Но и после этого я не ушёл из города, потому что примкнул к сербаданам.

«Не могу похвастаться, что вырученные мною деньги за товары очень велики, — сказал я их предводителю Ходже Маулану, — но пусть они пойдут на то угодное Аллаху дело, которому вы служите». И Ходжа Маулан обнял меня, едва не прослезившись, потому что деньги ему были необходимы, чтобы вооружить свою армию.

Думаю, он вовсе не был глупцом, этот человек, но недавние победы над монголами вскружили ему голову, подобно молодому вину. Однажды, спустя несколько недель, я сказал ему, что городская знать готова поддержать его в борьбе против Тимура. Он долго колебался, но в конце концов поверил. Люди, как я заметил, вообще очень легко верят в осуществление своих надежд — иначе откуда бы на земле развелось столько шарлатанов, обещающих кто исцеление, кто процветание, кто избавление от врагов...

Он тоже поверил, досточтимый Ходжа, предводитель сербаданов, сын простого ткача шёлка из квартала городской бедноты. И пришёл на совет, куда его пригласили приближённые эмира. Богатейшие и достойнейшие люди Самарканда приняли его, как равного, усадили за стол, ломившийся от еды и напитков, хлопали по плечу, говорили тосты в его честь и подливали вина в серебряный кубок, зорко следя, чтобы тот не пустел.

Ходжа быстро опьянел — не от вина, в которое был добавлен сильный яд, а от льстивых речей, что лились в тот день полноводной рекой. Он умер в самый разгар пира, прямо за столом. Восстание сербаданов было обезглавлено, и правитель Самарканда эмир Низа Шами вынес Тимуру ключи от городских ворот.

После этого случая я получил из рук кагана золотую пайцзу — знак высшего своего доверия. Помню, как я разглядывал её, сидя в шатре, на шёлковых подушках. Красивые молоденькие китаянки, все как одна похожие на мою жену Тхай-Кюль, пытались развлечь меня, танцуя и играя на музыкальных инструментах. Однако мысли мои были далеко.

Я подумал вдруг, что будет, если моей мести так и не суждено будет осуществиться. Если мои тайные помыслы будут раскрыты или я умру от старости, так и не выполнив задуманного? Кем же посчитают меня далёкие потомки? Одним из многих советников Тимура, его шпионом и просто профессиональным предателем? Или же История вовсе не сохранит упоминаний обо мне — слишком много их было во все времена, профессиональных предателей, стоит ли помнить о каждом...

И всё же я дождался своего часа.

Я хорошо запомнил тот день: хмурый, ненастный, с холодным ливнем и тяжёлыми серыми тучами по всему горизонту. Я сидел в своей юрте позади ханского куреня и слышал, как по размокшей глине прочавкали копыта. Вернулся разведчик.

Собственно, это было обычным делом: возле ставки Тимура жизнь не прекращалась ни на мгновение. Уходила и возвращалась разведка, скакали во все стороны гонцы с поручениями, и четырежды в сутки менялись дозоры. Но того всадника моё внимание выделило среди прочих — уж не знаю почему. И сердце вдруг заколотилось быстрее.

А ещё через некоторое время полог моей юрты отворился, впустив внутрь холод и сырость, и рослый нукер в блестящем от дождя кожаном панцире сказал:

— Поспеши. Великий хан ждёт.

Я удивился, увидев, что Тимур был один в шатре — не считая двух ближайших телохранителей, немых от рождения, и какой-то зловонной старухи, которую каган никогда не отпускал от себя далеко. Не знаю, кем она ему приходилась: старой няней, ходившей за ним ещё в младенчестве, наперсницей и советчицей, шпионкой... Я ни разу не слышал её голоса.

— Сегодня мои воины захватили в плен сына аланского царя Исавара, — вместо приветствия произнёс каган. И замолчал, перебирая в руках нефритовые чётки. Я стоял перед ним на коленях, согнутый в глубоком поклоне, и ждал продолжения. И, не дождавшись, спросил, не отрывая бороды от ковра:

— Разрешено ли мне узнать подробности, светлейший?

— Он ехал в Тебриз, — сказал Тимур. — Его люди сражались храбро, но мои нукеры отбили его и привезли ко мне в ставку. С ним обращаются как с высоким гостем (однако охрана не выпускает его из шатра), но один из его людей сдался в плен и рассказал, что Исавар и грузинский царь Гюрли задумали заключить политический союз, а для этого — устроить брак своих детей.