Японский тиран. Новый взгляд на японского полководца Ода Нобунага - читать онлайн книгу. Автор: Йорен Петер Ламерс cтр.№ 27

Наконец, в начале января 1571 года сёгун Ёсиаки и представители императорского двора вмешались, чтобы провести переговоры о заключении мира между Нобунага с одной стороны и альянса Асакура — Адзай — Энрякудзи — с другой. Наступила зима, поставившая под угрозу пути снабжения войск Асакура и Азай. Немало воинов с обеих сторон погибло от холода, страдал от холодов и сам Киото. 1 декабря 1570 года Луис Фройс сообщал из Киото, что всеобщее беспокойство о том, кто же победит в этом противостоянии, в течение месяца преобразовалось «в подобие ожидания Божьего Суда» ^[139].

Войска Нобунага тоже устали от бесконечных сражений, вследствие чего он все более склонялся к тому, чтобы побыстрее завершить этот беспокойный год, принесший огромные потери. И хотя сейчас невозможно определить, какая из сторон инициировала переговоры, можно с уверенностью сказать, что обе с готовностью приняли решение императорского двора о перемирии. После обмена клятвами под наблюдением сёгуна Ёсиаки Нобунага отступил в Гифу 9 января 1571 года. Днем позже спустились с горы Хиэй войска Асакура и Адзай ^[140].

Необходимо отметить, что еще в конце 1570 года сёгун Ёсиаки по-прежнему играл важную политическую роль, раз он участвовал в переговорах о заключении перемирия противоборствующими сторонами, хотя бы и с помощью императорского двора. Кроме того, Ёсиаки имел еще достаточно власти, раз он мог потребовать от Нобунага гарантий неприкосновенности храмового комплекса Энрякудзи на горе Хиэй ^[141]. Однако, в скором будущем Ёсиаки утратит независимость и перейдет на сторону врагов Нобунага.

Зимой 1570/1571 года Нобунага покинул храмовый комплекс Энрякудзи. По свидетельству «Синтё-ко ки», он сделал это потому, что «хотел приспособиться ко времени и обстоятельствам» ^[142]. В тот момент шансы определенно были не на стороне Нобунага, и, по настоянию сёгуна, он временно удалился от дел. Однако уже в конце сентября 1571 года Нобунага представилась возможность отомстить воинам-монахам Хиэйдзан. Потерпев в июне этого года унизительное поражение от Икко в дельте Нагасима (провинция Исэ), Нобунага, начав в середине сентября военную кампанию в северной Оми, всеми силами стремился повернуть ход событий в свою пользу. После нескольких стычек с войсками Адзай Нагамаса Нобунага направился к Киото и подошел к горе Хиэй 29 сентября. На следующий день воины Нобунага атаковали храмовый комплекс, разрушили его и сожгли.

Разрушение Энрякудзи является, видимо, одним из наиболее известных и печально знаменитых деяний Нобунага. Одно это уже заставляет нас рассмотреть его более подробно. Иезуит Луис Фройс, бывший свидетелем произошедшего и встречавшийся с Нобунага в Киото всего за три дня до того, составил следующее описание о событиях 30 сентября 1571 года, когда пепелище Энрякудзи еще не остыло ^[143]:

На следующий день, последний в сентябре, день славного святого Иеронима, сначала был сожжен великий храм Канон [Санно], расположенный на вершине горы, а затем Нобунага отправил в горы и леса множество воинов с аркебузами, чтобы охотиться за монахами, которые могли скрываться там. Воинам было приказано не щадить никого, и они точно исполняли повеление Нобунага. Однако победа не умерила пыл Нобунага. Он желал отомстить и тем самым укрепить свою репутацию, поэтому он приказал своей армии незамедлительно опустошить оставшиеся дома монахов и разрушить все 400 или около того храмов знаменитого университета [Хиэйдзан]. В тот же день все храмы были разграблены, сожжены и обращены в пепел. […] Мне говорили, что погибло около 1500 монахов и такое же количество мирян, женщин и детей. Я не могу даже передать Вашему преподобию, какой страх, ужас и восхищение вызвало это во всех провинциях Японии. Слава всемогуществу и бесконечной доброте Господа за то, что он ограничил число убиенных немногими, чтобы в один прекрасный день Его священный закон распространился в этих землях в изобилии.

Начало конфликта между Нобунага и монахами Хиэйдзан восходит к 1569 году, когда он приказал конфисковать некоторые владения, принадлежавшие Энрякудзи. Именно это заставило монахов Энрякудзи бросить вызов Нобунага, отказаться вступить в коалицию с ним и присоединиться к войсками Асакура и Адзай в 1570 году. Нобунага же стал считать Энрякудзи убежищем непокорных воинов-монахов находившихся в стратегической близости от Киото, да к тому же в союзе с его врагами Асакура и Адзай. Монахи с горы Хиэй представляли серьезную угрозу для него, которую, однако, он мог устранить и устранил одним решительным ударом. Кроме того, Нобунага не мог забыть, что за год до того монахи с успехом противостояли ему. Нобунага первоначально предложил Энрякудзи неприкосновенность в обмен на нейтралитет в его конфликте с Асакура и Адзай, однако монахи отвергли это предложение. Для Нобунага разрушение Энрякудзи стало делом чести и восстановления авторитета. «Так Нобунага выместил накопленную за годы злобу» ^[144]. После сожжения храмового комплекса Нобунага конфисковал обширные земельные владения Энрякудзи в провинции Оми и раздал их своим воинам, в особенности Акэти Мицухидэ и Сакума Нобумори. Мицухидэ начал восстановление Сакамото уже в феврале 1572 года. Сожжение Энрякудзи радикальным образом изменило политическую и экономическую ситуацию в провинции Оми, ведь центральная роль, которую монахи играли на протяжении всего японского средневековья, оказалась мгновенно сведена к нулю. Образовавшийся вакуум был заполнен властной структурой самого Нобунага ^[145].

Как отмечалось Фройсом, японцы встретили разрушение Энрякудзи с куда меньшей радостью, нежели горстка миссионеров-иезуитов. Действительно, там, где Фройс видел деяния руки Божьих, японские даймё, такие как Такэда Сингэн, лицезрели творения дьявола. Глубоко потрясены были и придворные круги Киото, издавна тесно связанные с Энрякудзи. Для Ямасина Токицугу, который вел собственный дневник, сожжение и разграбление Энрякудзи было подобно «разрушению самого закона Будды. Я не могу объяснить это, не могу. Что будет с законом Императора?» В другом дневнике под названием «Оюдоно но уэ но никки», хранившемся при императорском дворе, говорится: «Это несчастье для всего государства. Невозможно описать его словами» ^[146].