Ростов-папа. История преступности Юга России - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 112

Сергей Максимов в «Нищей братии» писал о босяцких гусляках и шуваликах, часто приходящих нищими ватагами на Дон: «Под самой Москвой, торговой и богатой, в среде промышленного торгового населения… проявились знаменитые гуслицы и прославились мастерством и искусством делать фальшивые ассигнации и ходить на всякие темные дела и на легкие выгодные промыслы. Проявились здесь меж другими и нищеброды. Нищебродят гусляки усердно и долго.

Следом за ними бредут и обок с ними ходят по два раза в год из Верейского и Можайского уездов еще мастера того же дела, также знаменитые ходоки — шувалики. Знаменитые они тем, что в Москве перестали им уже подавать, и от московских чудотворцев привелось им прибегнуть под покровительство воронежских и ходить также на низ и на тот же Тихий Дон.

Это — бродяги настоящие: ремесла никакого не знают, товара с собой не берут, а идут просто клянчить и собирать милостыню. Все — народ простой и черный: лжет и унижается, что соберет — то и пропьет. В этом они не чета трезвым гуслякам: по постоялым дворам, идя со сбором, шувалики безобразничают, хвастаются, пьянствуют и ведут неподобные речи, а придя домой — остаются такими же».

В нищебродской «антрепризе» участвовала более разношерстная публика — старики, мужики, убогие, юродивые, женщины, подростки, младенцы. Оплата им также была дифференцирована. В свою очередь «артрепренер» решал вопросы с полицией, главами конкурирующих ватаг нищих, духовенством и пр.

Староста устанавливал дневную норму каждому артельщику, в зависимости от его нынешней специализации и места попрошайничества. При этом он строго следил за ротацией мест, дабы не вызывать подозрений у обывателей, ибо это влияло на заработок. Староста договаривался с церковным причтом об аренде мест для нищей братии. К примеру, стойло на церковной паперти у дверей ценилось дороже и стоило соискателю не менее 150 рублей в год. Как правило, на это место претендовали так называемые мамахи с поленом — опустившиеся личности, за неимением собственных детей и возможности взять младенцев напрокат заворачивающие в тряпье полено. Кто там будет выяснять, что оборванная мамаха так жалобно трясет в руках при появлении потенциального жертвователя.

Младенцы обычно сдавались внаем персоналом сиротопитательных и воспитательных домов (от 30–40 копеек до 1 рубля в сутки в зависимости от сезона). Особо ценились золотушные, рахитичные, увечные, так называемые родимчики. Этих постоянно щипали, тормошили, дабы детским ревом привлечь сердобольных обывателей. Мамахи были видны издалека, их униформой считалась чисто деревенская одежда: сарафаны, кацавейки, байковые или ситцевые платки на голове. Хорошо подготовленная и экипированная мамаха могла в праздничный день заработать несколько рублей, притом что портовой грузчик в Ростове в сезон гнул спину за 1,5–2 рубля. «Арендованные» младенцы редко доживали до 5–6 лет, учитывая, что приходилось работать в дождь, стужу, метель, зной.

Чем дальше от входа в храм, тем дешевле стоила аренда места. Христарадник сдавал нормированную выручку (редкий излишек забирал себе), получая свою долю от антрепренера в размере в среднем до 10 рублей в месяц. Этого вполне хватало, чтобы не раз напиться в ближайшем ночлежном доме.

Алексей Свирский писал о ростовских нищих: «Грустно и жутко становится, когда смотришь на голодных, бесприютных оборванцев, которые с болезненною жадностью, дрожащими руками вместо хлеба подносят к своим бескровным губам стакан омерзительной сивухи; которые, не заботясь о будущем и схоронив прошедшее, спешат отнести в притоны животного веселья последние гроши, добытые путем унижений, разврата и нередко — преступления. Но еще грустнее, еще больнее становится от сознания, что в этих притонах падения, наряду с темным невежественным плебсом, очень часто попадаются и люди с высшим образованием, люди, некогда занимавшие видное положение в обществе, а теперь служащие, даже в трущобах, предметом насмешек и потехи для своих темных товарищей по несчастию…

Но не менее жаль становится, когда в этих вертепах лицом к лицу сталкиваешься с детьми нищеты и разврата. Вот перед нами мальчик лет девяти: с нахальным, циничным выражением лица и махорочной „цыгаркой“ во рту стоит он перед растрепанной, оборванной женщиной и, едва достигая ей до колен, поднявши голову вверх, охрипшим от пьянства голосом упрекает ее в измене…»

Известным ростовским «антрепренером» был Афанасий Папатриандофило, содержатель «пансиона» для нищих. Пользуясь своими связями в греческой диаспоре, он возил в Ростов целые ватаги мальчишек из Эллады, которых обучал здесь хитрому искусству российского нищебродства. В Таганроге у купца был свой особняк, выстроенный на детские доходы.

Мальчишек продавали бродячим комедиантам, в балаган, в цирк, в прислугу. После 8–9 лет в прокат их уже не сдавали, они сами начинали работать «по профессии». Главным образом — воровской.

Всеволод Крестовский в «Петербургских трущобах» так писал об этой категории нищебродов: «Вот группа простоволосых, босоногих девчонок и мальчишек, от пяти до двенадцати лет, в лохмотьях, со спущенными рукавами, в которых они отогревают свои закоченелые от холода руки, то есть одну какую-нибудь руку, потому что пока левая греется, правая остается протянутой к вам за подаянием. Текут у них от холода не то слезы из глаз, не то из носу посторонние капли; и стоят эти дети на холодном каменном помосте не по-людски, а больше всё на одной ноге толкутся, ибо пока одна ступня совершает свое естественное назначение, другая, конвульсивно съежась и скорчась, старается отогреться в висящих лохмотьях. Чуть выходит из церкви богомолец — эта орава маленьких нищих накидывается на него, разом, всей гурьбой, невзирая на весьма чувствительные тычки и пинки нищих взрослых, обступает его с боков и спереди и сзади, иногда теребит за платье и протягивает вверх посинелые ручонки, прося „Христа ради копеечку“ своим надоедливо-пискливым речитативом. Она мешает ему идти, провожает со ступеней паперти и часто шагов на двадцать от места стоянки преследует по мостовой свою жертву, в тщетном ожидании христорадной копеечки. Копеечка, по обыкновению, выпадает им очень редко, и вся орава вперегонку бросается снова на паперть, стараясь занять более выгодные места, в ожидании новых богомольцев. Это — самый жалкий из всех родов нищенствующей братии. Не один из этих субъектов успел уже побывать в исправительном доме, откуда выпущен на поруки людей, с которыми сходятся в стачку по этому поводу нищие взрослые, всегда почти эксплуатирующие нищих малолетних. Все эти мальчишки и девчонки, еще с пелен обреченные на подобную жизнь, являются будущими жертвами порока и преступления; это — либо будущие кандидаты в тюрьму и на каторгу, либо добыча разврата, который застигает их очень рано, если еще раньше разврата не застигнет их смерть. Часто случается, что нищая девочка, едва дойдя до двенадцатилетнего возраста, а иногда еще и раньше, начинает уже в мрачных трущобах Сенной площади, за самую ничтожную плату, отдаваться разврату».

Отдельной категорией среди нищих проходили те, кто специализировался на умышленном уродовании выкупленных у родителей или украденных детей. Явление это было достаточно распространенным из-за становления института шутовства и бродячих цирков. У Виктора Гюго в «Человеке, который смеется» эти люди именовались компрачикосами (от испанского comprachicos — скупщики детей), у Ги де Мопассана — матерями уродов, в Индии — чейлас (то есть охотниками за детьми). Эти люди уродовали детей в 2—3-летнем возрасте: выворачивали суставы, плющили черепа, урезали части тел, чтобы затем сбывать их бродячим артелям нищих. На уродов лучше клевали обыватели.