Каменная ночь - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Мерридейл cтр.№ 153

Проблема заключается в том, что практически каждый человек старше пенсионного возраста пострадал после революции 1980–1990-х годов. Ветеранам и бывшим заключенным ничего не остается, кроме как встать в миллионную очередь таких же страждущих. Каждый пережил обесценивание пенсии, в больницах, куда им приходится обращаться со своими многочисленными недугами (которые, к слову, сопутствуют преклонному возрасту в любой стране), больше не осталось для них лекарств. Их всех тревожит уличное насилие, будущее внуков, никто из них не в состоянии позволить себе те похороны и тот участок на кладбище, которые им бы хотелось.

Многие, в том числе на удивление большое число бывших жертв (одна из них Юдифь Борисовна), добавляют, что крушение коммунистического режима само по себе стало причиной морально-нравственного кризиса. Как и многие убежденные коммунисты, на всю жизнь оставшиеся верные своим идеалам, Юдифь Борисовна старается разделять идеологию в ее утопической форме и безнравственные, преступные искажения этой идеологии, которые привели к ее краху в советском случае. Однако многие из ее современников путают эти явления. Сталинистов 1990-х выводило на улицы сочетание экономического и идеологического отчаяния: чаще всего они стояли перед Гостиным Двором в Петербурге и осыпали критическими замечаниями туристов и покупателей или выходили на шествия в старых пальто и изношенных сапогах, неся высоко над головами красные знамена. Система, вдохновлявшая их когда-то, исчезла, а то, что пришло ей на смену (а в их представлении это – порнография, безудержный рост цен, дискотечная музыка, играющая ночи напролет), кажется по сравнению со старыми догмами аморальным и безвкусным. Ожидая под снегом прибытия автобусов, которые в наши дни ходят так редко, они в недоумении глазеют на плакаты, рекламирующие Nescafé, недоступный для них отпуск в Египте, новую модель Mercedes. Большинство пожилых людей не могут себе позволить самые простые, базовые удовольствия: билет на поезд, видеокамеру, которую выпрашивает внук, добротные зимние сапоги, – а возможность смотреть мексиканские сериалы по телевизору едва ли является адекватной компенсацией за утрату империи.

Когда страдают все, стороннему наблюдателю трудно распознать иерархию различных опытов страдания. Дополнительно усложняет дело то, что огромное количество людей переживали многократные страдания, оказывались жертвами несколько раз: они в равной степени могут говорить о себе как о ветеранах войны, жертвах репрессий, детях репрессированных и даже уцелевших жертвах массового голода. Случай Александры Матвеевны, которая написала в “Мемориал” в 1988 году, представляется весьма типичным. Его отец был арестован в 1937 году после глупого разговора в колхозе, где он упомянул имя Троцкого. Вся семья была уверена, что его больше нет в живых, но он появился вновь в 1948 году: его освободили из лагеря, и он вернулся домой, чтобы рассказать своим теперь уже взрослым детям некоторые истории, которые им никогда не удастся забыть. Однако за те годы, что отсутствовал отец, изменились и их собственные жизни. С 1942 года их деревня находилась под немецкой оккупацией, мать расстреляли по подозрению в партизанской деятельности. Их дом, как и все остальные, сожгли дотла, а самих детей бросили голодать ^[989]. Архив “Мемориала” переполнен письмами, которые документируют подобного рода истории. Его стратегия увековечивания памяти обо всем этом кажется полностью оправданной. “Мемориал” пытается не поощрять антагонизм между жертвами. Он настаивает на том, что уцелевшие жертвы сталинизма могут объединиться только тогда, когда признают общность своего опыта. Их жизни были сформированы одной и той же немыслимой, жестокой, порочной, унижающей человеческое достоинство и неправомерной политической системой. Некоторые из них понимают это, но многие это понять не в состоянии.

Горечь наследия сталинизма в полной мере открылась мне в неприглядной истории с получением партии сухого картофельного пюре. Этот вожделенный продукт гуманитарной помощи, присланный с капиталистического Запада, был направлен перегруженным работой Моссоветом в местный совет ветеранов Великой Отечественной войны. Ветеранам сообщили, что пакеты с белой пушистой субстанцией будут розданы всем местным пенсионерам, включая жертв репрессий. Юдифь Борисовна пояснила: “Нам нравится сухое пюре, нам, старикам. Картошку не нужно скоблить или чистить, и зубов не нужно, чтобы есть пюре, так что мы думаем, что это хорошая штука. Но никакого пюре мы так и не увидели. Они с нами им вообще не поделились. Сказали, что нас не было в списках. Но мы тоже пострадали. И мы трудились. Но они не признают то, что мы делали в войну. Некоторые из них до сих пор называют нас преступниками” ^[990].

Подобные истории происходят практически ежедневно, хотя роль сухого пюре в них иногда играют билеты в театр, льготные обеды в столовой или новые галоши. Культурное наследие сталинизма продолжает жить рядом с современными банкоматами или интернет-кафе. Так энергия, которая могла бы быть направлена на коллективное усилие по переустройству страны, распыляется в миллионах распрей и личных крестовых походов. А между тем то государство, что установило законы, к которым апеллируют старики, и породило союзы и соперничество между ними, умерло и было попрано более десяти лет назад.

Еще более душераздирающее впечатление производят истории узников ГУЛАГа, осужденных по политическим статьям, которые своим каторжным, подневольным трудом, несомненно, внесли свою лепту в победу в войне. Правительство Ельцина наконец согласилось признать их вклад, так что оставшиеся в живых бывшие “политические” получили свои медали Победы, как и остальные ветераны войны и бывшие фронтовики. Юдифь Борисовна продемонстрировала мне свою медаль. Это дешевый, легкий кругляш, образчик советского китча. Юдифь Борисовна всю жизнь страдала из-за советской власти. Ее отца расстреляли, ее мать была арестована, а сама она перенесла заключение, допросы, угрозы и многолетнюю ссылку. Однако медаль, символизирующая ее вклад в сталинскую войну, в великое коллективное усилие людей, которые плевали в нее на улице после ее освобождения из заключения, едва ли не самое дорогое ее достояние, которым она невероятно гордится. Она позволила мне забрать с собой копию каждого свидетельства о смерти ее отца, а также несколько фотографий с его могилы, но когда она передавала мне эту медаль, в ее глазах заблестели слезы. Юдифь Борисовна устала. Наш разговор был непростым для нее. Но плакала она не от измождения, ее растрогала не жалость к самой себе. Улыбаясь, она призналась, что это были слезы окончательного оправдания, восстановления в правах.

Ельцинское правительство не было глухо к подобным историям. После 1991 года широко ощущалась необходимость торжественного, декларативного финального жеста, который подвел бы черту под прошлым. Как известно, таким выбранным символом стала еще одна груда костей. В данном случае – в отличие от множества других подобных – кости были идентифицированы, подсчитаны и тщательно протестированы на предмет ДНК. В последнюю минуту перед началом торжественной церемонии захоронения этих останков начались даже поспешные поиски пары недостающих позвонков, которые сейчас считаются украденными. Кости принадлежали последнему русскому царю Николаю II и его семье, расстрелянной вместе с ним в подвале Ипатьевского дома в уральском Екатеринбурге, позднее переименованном в Свердловск.