— Это была уловка, — ответил ему вместо следователя Форро. — Я знаю, как они умеют даже косвенных свидетелей превращать в обвиняемых!
— Мы можем и не ехать в полицию, если вы всё, без утайки, расскажете мне здесь, — вновь подсластил пилюлю Омеру, и на сей раз добился-таки желаемого результата: Зангон прекратил сопротивление, бросив приятелю:
— Отдай ты ему эти чёртовы пули, иначе он от нас не отстанет, и мы точно окажемся за решеткой!
«Вот это сюрприз! Пули!» — внутренне возликовал Омеру, но внешне остался невозмутим, ожидая, что ответит Форро.
А тот уже и сам рассудил, что незачем ему отвечать за чужое преступление и покрывать убийцу, даже если им окажется хозяин фазенды. Возвращаться обратно за решётку у Форро не было желания, и он сказал следователю:
— Да, я отдам вам те пули, что собрал на месте преступления. А оружие, из которого они были выпущены, вы уж ищите сами!
Глава 22
Против ожиданий Силвии, её вступление в новую, самостоятельную жизнь оказалось гораздо труднее, чем она предполагала. Прежде ей казалось, что самое главное — это в буквальном смысле встать на ноги и сделать первый шаг без посторонней помощи, а дальше всё пойдёт само собой.
На первых порах именно так всё и происходило. Избавившись от инвалидной коляски, Силвия почувствовала в себе такую мощную энергию и жажду деятельности, что ей всё было нипочём. Она истосковалась по жизни, из которой выпала на долгие годы, и теперь смело ринулась в открывшееся пространство, не размышляя о том, какие препятствия могут ждать её на этом, по сути, неведомом пути. Ведь никогда прежде она не взваливала на себя такой ответственности — в том числе и за собственную жизнь. Рядом всегда находились близкие надёжные люди, чьей поддержкой она пользовалась и чью заботу о ней воспринимала как нечто естественное, само собой разумеющееся. Мать, отец, потом муж... Все они ограждали Силвию от житейских хлопот, она никогда не вникала в проблемы быта и семейного бизнеса, которым, умело, управлял отец.
С детства она постоянно слышала в доме разговоры о фабрике, но избегала их, они казались ей скучными, хотя отец и пытался привить дочери интерес к ткацкому делу, которое она должна была продолжить как единственная наследница.
Возможно, Силвия со временем и втянулась бы в проблемы ткацкого производства, если бы не вышла замуж совсем молоденькой девушкой.
Умберту она полюбила страстно, до самозабвения, и он тоже души в ней не чаял. Отец, видя, что Силвия счастлива в браке, успокоился и сделал ставку на зятя как продолжателя семейного бизнеса.
Умберту схватывал всё на лету, быстро вошёл в курс дела и легко заменил тестя на его посту, когда тот внезапно заболел и вскоре умер.
За смертью отца последовала целая череда несчастий, круто изменивших жизнь Силвии и Умберту. Сначала умерла мать Силвии, а потом случилась та роковая автокатастрофа. Силвии тогда чудом удалось выжить, но она оказалась прикованной к инвалидному креслу и на любовь Умберту могла отвечать только платонически. А он, продолжая любить Силвию, со временем стал искать женщин на стороне — для удовлетворения своих сексуальных потребностей.
Силвия безмерно страдала от этого, но не упрекала Умберту, понимая, что он поступает так от безысходности той ситуации, в которой они оба оказались. Главное, что он любил её, и Силвия это чувствовала.
Но и такое, компромиссное, положение не могло сохраняться долго. Постепенно Умберту вошёл во вкус любовных интрижек, у него появилось порочное стремление наращивать число одержанных им побед над неискушёнными женскими сердцами. Поскольку управление фабрикой отнимало у него много времени и энергии, то он облегчил своё положение тем, что стал соблазнять молодых красивых ткачих, наивно веривших его любовным признаниям и без малейшего сомнения отдававших ему не только тело, но и душу.
Потом Умберту приходилось увольнять их с фабрики, чтобы они не докучали ему своей навязчивой любовью. Это были неприятные моменты, но Умберту рассматривал их как неизбежные издержки любого удовольствия, за которое всегда нужно расплачиваться — в большей или меньшей мере.
С соблазнёнными им девушками он предпочитал расплачиваться по минимуму: увольнял их безжалостно, давая лишь небольшое выходное пособие. Не щадил даже тех, кто вместе с этим жалким пособием уносил под сердцем ещё и ребёнка, зачатого, разумеется, от Умберту. Разговор с такими женщинами у него был коротким:
— Я ведь тебя не насиловал, — говорил он. — Ты сама проходу мне не давала, соблазняла меня, тащила в постель. Теперь так же, самостоятельно, разбирайся и со своими трудностями!
Эти скандальные истории, следовавшие одна за другой, не могли благотворно сказаться и на отношениях Умберту с женой. Любовь, которую он прежде испытывал к Силвии, постепенно трансформировалась в жалость и сочувствие к ней. Внешне он был таким же нежным и ласковым с Силвией, говорил, что любит её, неустанно внушал ей надежду на выздоровление. Но Силвия чутко уловила перемену, произошедшую с мужем. А когда она, тайно собрав необходимые сведения, увидела истинный масштаб его любовных похождений, у неё всё оборвалось внутри.
— Неужели он способен на такую низость и жестокость?! — говорила она Паулу, своему верному помощнику, который в течение многих лет был для неё и секретарём, и нянькой, и сиделкой. — Всё это время я жила с человеком, которого совсем не знала! Это чуждый мне человек! Я не смогу с ним жить! Я вообще теперь не смогу жить на свете, потому, что не вижу в этом никакого смысла!..
Её отчаяние было так велико, что она и впрямь попыталась покончить с собой, но Паулу подоспел вовремя и вырвал её из лап смерти.
После этого Силвия тоже разительно изменилась. Выбрав для себя жизнь, она внутренне отмежевалась от мужа, но говорить ему об этом не стала.
Любовь, как известно, не умирает в одночасье. И Силвия продолжала любить мужа, несмотря на то, что осуждала и даже презирала его за разврат и жестокость, которую он проявлял к невинным фабричным девушкам. Тайком от Умберту она стала помогать им материально, особенно поддерживая тех, кто растил его внебрачных детей. Тем самым Силвия старалась хоть отчасти загладить вину мужа, которой не находила оправдания.
О самоубийстве она больше не помышляла. Наоборот, после той неудачной попытки свести счёты с жизнью в Силвии укрепилась воля к выздоровлению. Никогда прежде она не разрабатывала с таким усердием свои мышцы и суставы, ослабевшие и усохшие за время её длительной неподвижности. Превозмогая боль, изнуряла себя лечебной гимнастикой, страстно желая вернуть не только здоровье, но и любовь мужа.
Сколько раз она представляла, как встанет однажды перед ним — красивая, статная, горделиво пройдётся по комнате, и он со стыдом обнаружит, насколько был слеп и бездушен, упиваясь развратом и не ценя того сокровища, которое все эти годы находилось рядом с ним — только протяни руку!
«Вот увидишь, мы с тобой ещё станцуем вальс!» — говорил ей Умберту, и она продолжала мечтать об этом дне, собираясь взять реванш за все обиды и унижения, которые ей доводилось терпеть из-за своей неподвижности и циничной распущенности мужа.