— Да.
— Когда ты сделал как Халк, — добавил Орион.
— Точно! А теперь смотрите.
Он расстегнул молнию на кофте-скелете, потом снова застегнул, расстегнул, застегнул и так далее, пока я не уловила его мысль. Если включить воображение, можно было представить, что он разрезает скальпелем грудную клетку, потому что она слишком тесная и не даёт ему дышать полной грудью.
— Представьте, какой эффект будет на сцене! — воскликнул Окто. — С ультрафиолетовой подсветкой в темноте и с дымом получится просто жуть!
Мы с Орионом смотрели на брата с недоверием, а он всё расстёгивал и застёгивал молнию.
Наконец я спросила, поморщившись:
— Ты серьёзно? Думаешь, в этой штуке можно играть в группе?
— Да! Если Орион не откажется мне её отдать…
Орион пожал плечами. Выступать в этом в Сиднее на Олимпийских играх он всё равно не сможет, так почему бы и нет?
— Возьмите, к примеру, Rockets! — продолжал Окто, всё больше вдохновляясь. — Или Мэрилина Мэнсона! Что отличает их от других, не считая музыки? Сценический образ! Их look!
Он расцеловал брата в обе щеки.
— Я всегда считал тебя гением, братишка! Барнабе наверняка не откажется нарядиться живым мертвецом!
Я улыбнулась, представив нашего друга — продавца пластинок — в таком костюме. И ради смеха добавила:
— Можно ещё и маски сделать! Было бы круто.
Окто кивнул и сказал, что подумает. После этого мы закрыли коробки, спустились вниз и уселись у огня.
— Ну? — спросил Окто.
Это я попросила их приехать, значит, и разговор предстояло вести мне.
— Я долго думала… — начала я.
— Ой! — Окто изобразил испуг и рассмеялся.
— И приняла решение.
— Ай! — веселился Окто, по-прежнему в прекрасном настроении.
Я предполагала, что ему станет не так смешно, когда я выложу всё, с чем приехала. И не ошиблась.
— Я хочу написать единственную историю, которая, на мой взгляд, достойна того, чтобы быть написанной. Я напишу нашу историю. Историю Роз-Эме, Пьетро и всех остальных.
Близнецы сидели в креслах напротив, и я увидела, как они синхронно подпрыгнули. Будто я их одновременно больно ущипнула.
— Смеёшься? — спросил Окто.
Сам он больше не смеялся.
— Мама будет против, — отозвался Орион.
— Подождите! Я же не сказала, что опубликую эту историю. Речь пока идёт только о моей потребности её записать. Это разные вещи.
Как я и предполагала, братья заняли оборонительную позицию, но у меня были заготовлены для них аргументы. Главное, чтобы они меня выслушали.
— Для этого мне нужно… Мне буквально необходимо поговорить с Пьетро.
— Что?! — не поверил Окто.
— Этого делать нельзя! — воскликнул Орион.
— Конечно можно. Нет такого закона, который запрещал бы мне разыскать собственного отца и поговорить с ним. Единственное, что мне мешает, — закон, который провозгласила на этом самом месте Роз-Эме.
— То есть ты не станешь этого делать? — дрожащим голосом уточнил Орион.
— Роз-Эме исчезла из нашей жизни одиннадцать лет назад, — продолжала я, цедя слова сквозь зубы. — И все эти годы она даже не пыталась с нами увидеться.
— Но ты ведь прекрасно знаешь почему! — закричал Окто, стукнув кулаком по подлокотнику кресла. — Она что, непонятно объяснила? Консо, её жизнь в опасности! И наша, соответственно, тоже!
Я попыталась усмирить безумный стук сердца, но от волнения меня всю колотило. Я понимала: мои доводы идут вразрез со всем, что Роз-Эме вбила нам в голову, и с моей стороны очень рискованно говорить братьям то, что думаю.
— Правда может иметь много сторон, — попыталась я объяснить. — Взгляните на себя! И на меня! Мы уже давно взрослые. И можем наконец подумать о себе самих, вам не кажется? Откуда нам знать, права ли Роз-Эме? Вам не кажется, что нам пора пересмотреть положение дел?
— Да что с тобой такое? — спросил Окто, поморщившись. — Можно подумать, ты…
Его голос прозвучал сдавленно и сипло. Точно таким же непонимающим тоном фразу за него закончил Орион:
— Можно подумать, ты разлюбила маму!
Слова хлестнули меня по лицу, было ужасно больно их слышать. Но следовало во что бы то ни стало оставаться сильной, и я поборола желание заплакать.
Я всегда любила Роз-Эме. Любила, по правде говоря, даже слишком сильно. Обожала. Все эти годы память о ней была впечатана глубоко во мне и превратила живую Роз-Эме в статую, идол, несокрушимое божество. Даже в тысячах километров от неё я задыхалась под тяжестью нашей клятвы. И братья мои, сами того не сознавая, задыхались точно так же.
— Я должна познакомиться с моим отцом, — повторила я. — Он хранит вторую половину истории. Без него я не смогу сдвинуться с места. Если я этого не сделаю, то остаток жизни проведу задержав дыхание и дожидаясь маловероятного возвращения Роз-Эме.
— И чего ты хочешь от нас? — буркнул Окто. — Разрешения?
Я поморщилась.
— Не думаю, что мне требуется разрешение. Но вот ваша поддержка — да. Она бы не помешала.
Окто решительно покачал головой, и я повернулась к Ориону: он елозил в кресле и явно чувствовал себя неважно.
— Может, мама скоро вернётся? — пробормотал он еле слышно.
Я делано рассмеялась.
— Слушайте, вы что… не видите? Она же нас совершенно забросила!
— Что за ерунда! — взвился Окто. — Ты забыла, что она для нас сделала? Забыла всё, что она нам рассказала? Консо, ты вообще в своём уме??
Мой брат, вне себя от гнева, вскочил с кресла и вышел на террасу. На нём по-прежнему была кофта-скелет Ориона. В сумрачном ноябрьском освещении выглядело действительно жутковато.
Я схватила сигареты и вышла за братом, Орион проводил меня взглядом.
— Консо, тебе надо бросить курить, — сказал он.
— Да! Я знаю! Спасибо! Совсем не обязательно каждый раз мне об этом сообщать!
Ну вот. Я разнервничалась, хотя обещала себе, что буду сохранять спокойствие.
Снаружи воздух был прохладный, пахло водой и сухой листвой. Я закурила. Окто стоял ко мне спиной, сунув руки в карманы джинсов.
Я ещё так много хотела сказать. Я чувствовала, что должна торопиться.
Франсуа Миттеран уже два года не был у власти, и больше никто не мог гарантировать снисхождения Франции к бывшим итальянским террористам.
— Что, если Пьетро экстрадируют в Италию? — набросилась я на Окто. — Что, если его приговорят к пожизненному заключению?