Я вдруг осознала, что мы впервые в жизни отправились в отпуск и я первый раз вижу море.
Роз-Эме открыла дверцу и для начала выпустила наружу Окто. Потом она вытянула свои длинные ноги перелётной птицы, скинула сандалии, сняла тунику, солнечные очки и широкополую шляпу, бросила всё это на сиденье и крикнула:
— Кто последний в воду, тот мокрая курица!
Мы только успели заметить, как она яркой вспышкой перемахнула через невысокую ограду, и тут же потеряли её из виду.
— Ну что же вы, дети, вперёд! — весело воскликнул Вадим. — Догоняйте!
Мы с Окто и Орионом, растерянно переглядываясь, несколько секунд потоптались у «панара». Когда асфальт начал обжигать ступни, я схватила братьев за руки, и мы бросились за матерью.
Как три неуклюжих щенка, мы выскочили на сухой песок и понеслись по нему, петляя среди голых тел, пляжных зонтов и складных кресел, пока не добежали до тёмной линии влажного песка. Там я наконец остановилась, чтобы перевести дух. Матери в море я не видела, она затерялась среди купальщиков, волн и надувных лодок.
Небо было точь-в-точь как в старых книжках про девочку Мартину
[18], которые я откопала на чердаке у Вадима: идеально голубое, с пухлыми облаками, похожими на вату, и несколькими чайками, с криками кружащими у нас над головами. Справа и слева от меня тянулся пляж: огромный, кишащий людьми, небезопасный.
Я повернулась к стоянке в надежде разглядеть Вадима, но и его не увидела. Только слепящее солнце отражалось вспышками в лобовых стёклах машин, всё вокруг светилось разноцветными пятнами, мелькали розовые тела и тела коричневые, люди разговаривали друг с другом на непонятных языках, и развевался на ветру флаг пляжного клуба.
Я почувствовала, что у меня подгибаются колени, и покрепче стиснула руки братьев.
— Консо? — окликнул меня Окто. — Всё хорошо?
— Конечно! — соврала я. — Отлично!
— Я хочу к маме! — потребовал Орион.
Я снова вгляделась в море. Конечно, я читала «Двадцать тысяч льё под водой» и «Отважных капитанов», но литература в данный момент мне ничем не могла помочь. Передо мной лежал лишь подёрнутый дымкой бесприютный простор, исчерченный полосками волн, а над волнами громоздилось бескрайнее небо, которое укрывало собой весь пляж с его цветными пятнами и размытыми лицами: вокруг была целая вселенная, и я в ней медленно тонула.
— Вон она! — вдруг закричал Окто.
Я почувствовала, как он отпустил мою правую руку, и Орион тут же отпустил левую.
— Эй! Подождите!
Ноги меня почти не слушались. Бежать было невозможно. Верхняя половина тела дрожала от холода, а нижняя — плавилась от жары. Солнечный свет слепил глаза, от воздуха, насыщенного йодом, кружилась голова, и я вдруг оступилась и качнулась в сторону.
Очнувшись, я обнаружила, что лежу в шезлонге под тенью пляжного зонта. Надо мной склонились Вадим и Роз-Эме.
— Солнышко! — воскликнула Роз-Эме. — Ну ты меня и напугала!
— Обыкновенное недомогание, — успокоил её Вадим, меряя мне пульс. — Такое бывает…
И он тихонько сказал на ухо матери загадочную фразу, которую я всё равно услышала:
— Особенно у девочек, которые совсем скоро станут девушками.
Роз-Эме оглянулась и посмотрела на него как-то странно.
— Ты думаешь, это оно? Уже?
— Почему бы и нет? — ответил Вадим. — В одиннадцать лет это очень даже возможно.
— Что возможно? — спросила я.
— Ну… ну как бы… — забормотала Роз-Эме.
— На! — вдруг раздался громкий голос Окто. — Смотри, что мы тебе купили в баре!
Под зонтом появились близнецы с палочками фруктового льда в руках. Окто протянул мне бутылку лимонной шипучки, и Роз-Эме воспользовалась этим, чтобы не отвечать на мой вопрос.
— Я думаю, надо будет проверить ей зрение, — сказала она Вадиму. — Может, ей нужны очки?
— Что? Нет, пожалуйста! Это ведь такое уродство! — воскликнула я, вспомнив о девочке из нашего класса, которую все дразнили Очковой змеёй.
— Не волнуйся, Консо! Ты слишком хорошенькая, чтобы вдруг стать уродиной из-за каких-то очков, — улыбнулась Роз-Эме, довольная тем, что можно сменить тему.
Хоть моя мать и называла себя феминисткой, она оказалась не готова объяснить мне, что такое менструальный цикл. Поэтому я вынуждена была довольствоваться шипучкой и пребывать в неведении.
Вечером после купания мы отправились в кемпинг «Бо Риваж», который, согласно туристическому буклету, предлагал современные удобства, американское кафе, площадки для петанка
[19] и детские игровые площадки. Оставив Вадима и Роз-Эме с колышками и инструкцией по установке палатки, я потихоньку слиняла, прихватив в каждую руку по братцу.
Мы пошлёпали в пляжных тапочках по песочным дорожкам, усыпанным хвоей. Погода стояла замечательная. Кожу немного щипала въевшаяся соль. Вокруг фургонов и палаток пахло солнцезащитным маслом и маслом для готовки, выстиранным бельём и нагретой резиной. Постукивали друг о друга шарики петанка, плакали младенцы, звучали в отдалении аккорды гитары, смешиваясь со стрекотом сверчков. Теперь, когда все переживания этого долгого дня были позади, я чувствовала себя гораздо лучше.
Я довела братьев до детской площадки, и в опускающихся сумерках мы лежали на карусели, смотрели, как зажигаются звёзды, и голосом фонарщика из «Маленького принца» распевали: «Добрый день!.. Добрый вечер!» Потом мы катались с горки и играли в салки на «паутинке». В кои-то веки обошлось без криков и ссор. Это был один из тех редких мирных моментов, почти идеальных, которые намертво врезаются в память как образ детства. Один из тех моментов, в которых хочется остаться навсегда, как внутри надёжного пузыря.
Но, конечно же, Роз-Эме вздумалось нас искать. И когда она ворвалась на детскую площадку, вид у неё был далеко не мирный. Она успела обежать с фонариком весь кемпинг и с ума сходила от беспокойства. В тот год по телевизору часто говорили об исчезновении детей, и теперь она принялась срывающимся голосом перечислять их имена.
— И мне совсем не хочется, чтобы и вы попали в этот список! — подытожила она и велела нам немедленно слезть с качелей.
Было очень странно слышать от Роз-Эме такое, ведь обычно она разрешала нам делать всё что вздумается. Ну да ладно. Мы уже не в первый раз сталкивались с её непоследовательностью и противоречивостью.
— А, вот вы наконец! — обрадовался Вадим, увидев, что мы приближаемся. — Вы только взгляните на этот шедевр!