Он направил луч фонарика на холщовую конструкцию, которая возвышалась в центре лужайки.
— Вообще-то могли бы остаться и помочь! — не переставала ворчать Роз-Эме. — Если вы думаете, что эта штуковина устанавливается сама собой по щелчку пальцев, то это не так.
Она была настолько рассержена, что, будь тут дверь, она бы ею непременно хлопнула. Но за неимением двери Роз-Эме пришлось ограничиться застёжкой-молнией на палатке. Она резко закрыла её за собой и крикнула нам уже изнутри:
— А теперь все в постель!
Потом я ещё слышала, как она злилась на комаров, и поняла, что наша мать не большая любительница палаточного отдыха.
На следующее утро Вадим достал из «панара» велосипеды. Он до упора накачал шины, проверил тормоза, смазал цепи и наконец объявил:
— По коням! Приглашаю всех на экскурсию!
— Ура! — закричал Орион, быстро переодеваясь из пижамных штанов в шорты.
— Пф-ф, — вздохнул Окто, окунув нос в чашку с шоколадом.
— Давай-давай, — подбодрил его Вадим, — ты справишься. Дороги тут совершенно плоские, без подъёмов.
— Совершенно плоские? — разочарованно переспросил Орион.
— Ну, может, не совершенно, — поспешил успокоить его Вадим. — Какой-нибудь небольшой склон мы наверняка найдём.
— Устроим гонку? — спросил Орион. — Как Пулидор и Делисль?
[20]
— Да тебе меня не догнать! — засмеялся Вадим.
— Ну коне-е-ечно! — усмехнулся брат.
— А ты, Консолата? В порядке? — забеспокоилась Роз-Эме. — Голова больше не кружится?
Я сказала, что всё хорошо, если не считать острого камня под спальным мешком, мучившего меня всю ночь.
— А живот? — доискивалась она. — Не болит?
— Нет, а что?
— Да так, ничего, — улыбнулась мама. — Ну, значит, в путь?
Вадим надел каждому на голову по шлему и сфотографировал нас всех на фоне палатки — для истории. После этого мы длинной вереницей покатили под палящим солнцем по дорогам морского побережья. Вадим на своём красном «Эльетте» ехал во главе кортежа, мы с Орионом катились за ним, а Роз-Эме подбадривала Окто, который тащился в самом хвосте.
— Не люблю кататься на велосипеде! — ныл он. — Это скучно, и к тому же попа болит!
Окто ехал зигзагами, рискуя в любой момент свалиться в кювет. Что же до второго близнеца, то он вжал голову в плечи и вращал педали как сумасшедший, с азартом обгоняя меня на поворотах.
— Молодец, Орион! — кричал Вадим, сияя от счастья. — Так держать! Руки пониже! Дыши!
— Воображала! — вопил Окто, когда его брат увеличивал скорость.
Когда перед нами появился единственный во всей округе довольно крутой холм, асфальт уже почти плавился под полуденным солнцем. Чтобы показать нам пример, Вадим встал на педали.
— Давайте, дети, вот так, танцовщицей! Руки ближе к центру! Малая передача!
Копируя его позу, мы с Орионом продолжали «сидеть на колесе» у Вадима, и, пока с усилием крутили педали, забираясь в гору, никто из нас не оглядывался. Когда же мы наконец оказались наверху, страшно гордые и красные от жары и усилий, — только тогда мы услышали, что снизу нас зовёт перепуганная Роз-Эме.
— Он задыхается! Он задыхается!
Вадим обернулся. Я увидела, как он побледнел.
Окто лежал у ног Роз-Эме и бился в конвульсиях, а велосипед валялся рядом.
Вадим вскочил в седло, колёса взвизгнули, и он на бешеной скорости полетел вниз, а мы с Орионом остались стоять, как два каменных столба. Я уже второй раз в жизни думала, что у меня на глазах умирает мой брат. И тут у меня на самом деле очень сильно заболел живот.
Два часа спустя, после короткого визита в больницу, Вадим и Роз-Эме много кричали друг на друга. Мать обвиняла доктора, что тот вынудил ребёнка кататься на велосипеде в тридцатипятиградусную жару, а Вадим как мог отбивался, напоминая, что симптомы у Окто никогда не проявлялись, — как же он мог догадаться, что у мальчика астма? Ну как?
— И если бы я не оказался рядом… — хотел добавить Вадим, но Роз-Эме резко его перебила:
— Если бы ты не оказался рядом, у Октября не случилось бы приступа! Тебе мало того, что одного сына ты уже потерял?
Удар пришёлся прямо в сердце. Вадим скривился от боли.
— Больше никогда не говори так, — проговорил он еле слышно. — Никогда.
И бесцветным голосом добавил:
— Астма могла начаться у него когда угодно.
— Ладно, проехали, — сказала мать. — В любом случае я не люблю кемпинг.
Она прижала Окто к себе и объявила, что каникулы окончены.
Мы без возражений разобрали палатку, сложили велосипеды, убрали в фургон вьетнамки и ракетки для пинг-понга и понуро забрались в «панар».
На этот раз Орион понимал, что вести себя следует тихо: все пять часов обратной дороги он просидел молча, склонившись над каталогами, а Окто, с аэрозолем «Вентолина» в руке, ехал с чопорным видом, как светская дама.
Я сидела в глубине фургона, не решаясь пошевелиться. Тайком я подсунула под себя пляжное полотенце, и всё равно медленно и неотвратимо на махровой ткани разрасталось кровавое пятно, которое до этого уже успело испачкать мне шорты. Даже самое сильное воображение не помогало мне понять, каким образом пара очков могла избавить меня от кровотечений подобного рода.
Наша жизнь после внезапно оборвавшихся каникул больше не была прежней.
Теперь самым хрупким ребёнком в семье стал Окто, и отныне он не выходил из дома без своего аэрозоля с кортизоном. Чтобы вымолить прощение, Вадим даже подарил ему первый магнитофон, ту самую «Радиолу». И, понятное дело, никто с тех пор не видел Окто на велосипеде.
Орион же, напротив, всерьёз принялся готовиться к карьере велогонщика, хотя первое время, чтобы избегать ссор с Роз-Эме, довольствовался тренировками внутри дома. Каждое утро они с Вадимом шли заниматься в башню: доктор сделал для Ориона «велодорожку» подходящего размера, и я до сих пор помню, как они катятся бок о бок на этих своих скалках, похожие на двух канатоходцев, и как дружно поднимают руки вверх, когда пересекают воображаемую линию финиша велогонки Льеж — Бастонь — Льеж
[21].