— Сейчас?
— Ну да!
Она вернулась в дом и стала искать сумку с мокрыми вещами, а Титания осталась одна на мосту. Нин развернула купальник и полотенце, встряхнула их, развесила на спинке кресла и подвинула его поближе к печке.
— А купаться в этом озере можно? — спросила она у матери.
Титания оглянулась.
— Можно. Правда, дно илистое и вода холодная, но можно.
Нин улыбнулась. Если завтра будет хорошая погода, возможно, она разок нырнёт. Произведёт впечатление на бабушку и продемонстрирует дядям, что она девчонка не промах.
— Там дальше даже есть необитаемый остров, — сказала Титания. — Мы с братьями плавали туда на лодке, но ты-то, думаю, запросто доберёшься и вплавь.
— Легко! А ты, конечно же, сразу бросишься меня догонять, я тебя знаю!
— Не уверена. Бедная лодка, наверное, уже совсем трухлявая, ей миллион лет.
Титания вернулась в дом, дрожа от холода, и закрыла дверь балкона. Хор лягушек и жаб прекратился; слышно было только потрескивание дров, шипение воды в кофейнике и стук капель, стекающих на пол с купальника Нин.
— Домик купила Роз-Эме? — спросила Нин.
— Да. Это была часть её плана.
— Что за план? — удивилась Нин.
Титания нашла в шкафу две кружки, налила дымящийся кофе и поставила на стол, рядом со стопкой тетрадей. Она помассировала уставшие плечи, встряхнула руками и запрокинула голову, чтобы размять шею. «Совсем как пловчиха, которая готовится к заплыву на четыреста метров», — подумала Нин.
— Ну что ж, постараюсь рассказать, пока не настал новый день, — сказала Фея саспенса. — Тебе с сахаром?
Глава 13
1976
«Тайну тёмной башни» — моё первое дело — я раскрыла блестяще, но оставались ещё и другие, не менее важные загадки. Например: почему Роз-Эме не рассказывает, где мой папа? И почему не говорит братьям, кто был их отцом? Каждый раз, когда мы задавали ей эти вопросы, она закрывалась, как устрица в раковине. И тут же меняла тему, а нам оставалось самим сочинять сказки про своих отцов.
Конечно, мы искали замену: людей вроде Жана-Ба, Вадима или даже месье Сильвестра и некоторых пап наших школьных друзей. Но никто не мог сравниться с далёкими знаменитостями, на которых мы проецировали свои фантазии. Если я искренне верила, что мой отец — Доминик Батеней, то Окто отдавал предпочтение рок-звёздам.
Каждый месяц он поднимал истерику, умоляя купить ему журнал «Бест» (пять франков в журнальной лавке Сен-Совера), и Вадим всегда уступал. Вернувшись домой, брат бросался к себе в комнату, прижимая к груди драгоценный журнал, и первым делом открывал центральный разворот, где был напечатан огромный постер, который он тут же прикалывал на стену.
Обои покрывались всё новыми изображениями потных типов, улыбающихся или строящих страшные рожи, разной степени лохматости, но почти всегда светловолосых: вокалист и гитарист Pink Floyd, барабанщик Rolling Stones, басист Led Zeppelin и Дэвид Боуи были представлены на стенах в нескольких экземплярах; рядом с ними можно было встретить Рода Стюарта и Питера Фрэмптона. За дверью у Окто висела даже одна фотография Бенни Андерссона, гитариста группы Abba. Это Лулу вырезала из журнала «Пари Матч» и очень гордилась своей находкой. Брат подумал, что будет нехорошо не повесить вырезку на стену, хотя Бенни был шведом, и к тому же, на его взгляд, слишком попсовым.
— Всё равно это вряд ли он, — заявил он однажды, когда я рассматривала настенный хит-парад.
— Почему?
— Мама не говорит по-шведски.
— Но что, если Бенни говорит по-французски? — предположила я.
— Точно. Вот поэтому я и решил всё-таки его повесить.
Потом Окто указал пальцем на три или четыре постера с изображением своего любимого исполнителя, которые висели прямо над кроватью. Это был Роджер Долтри, основатель группы The Who, — блондин с крупными кудрями.
— Все девчонки в него влюблены, — гордо сообщил брат. — В журнале пишут, что, когда он играет на гитаре, они падают в обморок!
— И он всё время такой? Полуголый? — спросила я.
— Да. Голый торс и куртка с бахромой. Это его look! И на Вудстоке он выступал именно в этом виде. Cool, да?
Несколько минут я рассматривала вокалиста группы The Who, очарованная его глазами цвета морской волны, загорелыми плечами и шрамом на животе.
— А он хулиган! — похвастался Окто. — Даже набил морду Киту Муну, их барабанщику.
— И ты думаешь, мама могла…
Окто убеждённо кивнул.
— Это он, точно.
— Почему ты так уверен?
— У мамы полно пластинок The Who!
— Но ведь у неё много и The Beatles, и Led Zeppelin…
— Да, но больше всех она любит The Who!
В доказательство Окто тряхнул волосами: уже много месяцев он отращивал шевелюру и всё ждал, когда она начнёт завиваться.
Потом брат вытащил из коробок всю коллекцию пластинок Роз-Эме, разложил их у себя на кровати и стал сортировать по группам и по датам выхода альбомов. Из этого он делал какие-то невразумительные выводы.
Потом Окто стал в качестве эксперимента проводить время в большой гостиной, прокручивая пластинки на вертушке Вадима. Каждый вечер после уроков величественный буржуазный дом захватывали орущие гитары «You Shook Me»
[12], лестничный пролёт сотрясался от навязчивой ритмичности, с которой открывалась денежная касса в песне «Money»
[13], а от воплей в «Sympathy for the Devil»
[14] Лулу испуганно подскакивала и потом жаловалась доктору Борду на тахикардию, добавляя, что у всех её родственников по материнской линии было слабое сердце.
— Мне больше нравились ваши пластинки! — кричала кухарка, пытаясь перекрыть завывания Роберта Планта
[15] в «Immigrant Song».
— Этому дому не помешает немного современной музыки, — смеялся Вадим. — Она тонизирует, Лулу! Делает нас моложе!
— Всё равно! Я предпочитала Тино Росси!
[16] И даже ваши сюиты для виолончели Баха! — ворчала Лулу, захлопывая дверь кухни.
Едва Роз-Эме переступала порог, мой брат выкручивал громкость на полную, надеясь привлечь её внимание, но на самом деле получал одни упрёки: