– Думаешь, ты знаешь Лос-Анджелес, Леонберг?
– Немножко…
– Ты художник?
– Не то чтобы.
– Пффф! Значит, ты, как все прочие, знаешь только то, что блестит: “Шато-Мармон”, “Найс Гай”, Родео-драйв и Беверли-Хиллз.
– Я из простой семьи из Куинса.
– Не важно, откуда ты, люди судят тебя по тому, куда ты идешь. Что тебе суждено, Леонберг? Что для тебя искусство? На что ты готов, чтобы служить ему?
– Куда вы клоните, Кирк? Вы вещаете словно глава секты.
– Я уже двадцать лет строю эту пьесу! В ней важно каждое слово, каждая актерская пауза. Это шедевр, слышишь? Но тебе не дано понять, не дано прозреть. Твоей вины в этом нет, Леонберг, просто ты рожден идиотом.
– Может, хотя бы сейчас обойдемся без оскорблений?
Он не ответил и вновь устремил взор на бесконечные просторы Лос-Анджелеса.
– В путь! – воскликнул он вдруг. – Я покажу тебе! Я покажу тебе другой народ Лос-Анджелеса, тот, кого обманул мираж славы. Я покажу тебе город разбитой мечты, город ангелов с сожженными крыльями.
Следуя его подсказкам, сержант Круз привез нас к забегаловке с гамбургерами. Харви отправил меня внутрь, одного, чтобы я взял еды на всех. Я пошел, не вполне понимая, что все это значит. Подойдя к стойке, я узнал низенького господина в слишком длинном костюме полицейского, того самого, которого видел два часа назад.
– Добро пожаловать в “Ин-Н-Аут”, что желаете заказать? – спросил он.
– Я вас только что видел, – ответил я. – Вы были на репетиции “Черной ночи”?
– Да.
– Кончилось это плохо.
– Это часто так кончается. Мэтр Харви очень требовательный.
– По-моему, он прежде всего псих ненормальный.
– Не говорите так. Он такой, какой есть. У него великие планы.
– Поставить “Черную ночь”?
– Да.
– Но что это такое?
– Это могут понять только посвященные.
– Посвященные во что?
– Я сам точно не знаю.
– Кто-то мне говорил про легенду, – не отставал я.
– Да, что “Черная ночь” будет величайшей пьесой всех времен!
Лицо его внезапно озарилось, его охватил восторг.
– Вы не могли бы дать мне почитать эту пьесу? – спросил я.
– Ее текста ни у кого нет. Есть только текст первой сцены.
– Но почему вы позволяете, чтобы с вами так обращались?
– Посмотрите на меня. Я сюда переехал тридцать лет назад. Тридцать лет я пытаюсь пробиться в актеры. Сейчас мне пятьдесят, я зарабатываю семь долларов в час, у меня нет ни пенсии, ни страховки. Снимаю каморку. Семьи у меня тоже нет. У меня ничего нет. “Черная ночь” – моя единственная надежда пробиться. Что желаете заказать?
Спустя несколько минут я вернулся к машине, груженный пакетом с гамбургерами и картошкой фри.
– Ну? – спросил он.
– Видел одного из ваших актеров.
– Знаю. Дражайший сержант Круз, а теперь поезжайте, пожалуйста, по бульвару Вествуд. Там есть модный бар под названием “Фламинго”, мимо не проедете. Зайду выпью стаканчик.
Круз кивнул и повез нас дальше. Харви был несносен, но в харизме ему не откажешь. Выходя из машины у “Фламинго”, я узнал одного из парковщиков: это был тот самый актер, с которым мы разговаривали у стола с кофе и пончиками. Когда мы проходили мимо, он как раз сел в шикарную машину только что приехавших клиентов.
– Занимайте столик, – сказал я Харви, – я подойду попозже.
И вскочил в машину, на пассажирское сиденье.
– Что вы делаете? – встревожился парковщик.
– Вы меня помните? – спросил я, показывая полицейский жетон. – Мы с вами говорили на репетиции “Черной ночи”.
– Помню.
Он тронулся с места и направился к большой парковке под открытым небом.
– Что такое “Черная ночь”? – спросил я.
– То, о чем говорит весь Лос-Анджелес. Те, кто примет в ней участие…
– Будут иметь невероятный успех. Я знаю. Что вы можете мне сказать такого, чего я еще не знаю?
– Про что?
Мне пришел в голову вопрос, который надо было задать еще служащему “Ин-Н-Аут”:
– Как вы думаете, Кирк Харви способен убить человека?
– Естественно, – не задумываясь, ответил тот. – Вы же его видели. Станете ему перечить, он вас прихлопнет как муху.
– Он уже прибегал к насилию?
– Вы же видели, как он орет, уже все понятно, правда?
Он запарковал машину и, выйдя из нее, направился к коллеге, который сидел за пластиковым садовым столиком и выдавал ключи от машин клиентов, вслушиваясь в радиовызовы, доносившиеся из ресторана. Тот протянул парковщику очередные ключи и указал, какую машину подавать.
– Что “Черная ночь” значит для вас? – спросил я парковщика напоследок.
– Что все поправимо, – произнес он, как будто это разумелось само собой.
Сел в черный БМВ и уехал, оставив мне больше вопросов, чем ответов.
Я дошел до “Фламинго” – он находился всего в квартале оттуда. Толкнув дверь заведения, я немедленно узнал администратора на входе: это он играл роль мертвеца. Он сопроводил меня к столику Кирка, тот уже потягивал мартини. Подошла официантка, принесла мне меню. Та самая актриса.
– Ну? – спросил Харви.
– Кто все эти люди?
– Они из множества тех, кто ждал славы и до сих пор ее ждет. Общество каждый день шлет нам месседж: слава или смерть. Они будут ждать славы, пока не подохнут, ведь в итоге эти крайности сходятся.
Тогда я спросил его без обиняков:
– Кирк, это вы убили мэра и его семейство?
Он расхохотался, залпом проглотил мартини и взглянул на часы:
– Пора. Мне надо на работу. Подвези меня, Леонберг!
Сержант Круз доставил нас в Бербанк, северный пригород Лос-Анджелеса. По адресу, который назвал ему Харви, оказалась деревня из трейлеров.
– Станция Вылезайка, – вежливо сказал Харви. – Рад был тебя повидать, Леонберг.
– Вы здесь работаете? – спросил я.
– Здесь я живу. Мне надо переодеться в рабочий комбинезон.
– А кем вы работаете?
– Ночным уборщиком на студии “Юниверсал”. Я такой же, как все эти люди, которых ты сегодня видел, Леонберг: меня сожрали собственные мечты. Считаю себя великим режиссером, но чищу сортиры великим режиссерам.
Итак, бывший шеф полиции Орфеа, став режиссером, прозябал в нищете в пригороде Лос-Анджелеса.