Русский штык на чужой войне - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Балмасов cтр.№ 209

Поэтому в пути следования к концентрационным лагерям пленные боливийцы испытывали страшные лишения. Нередко за время этапирования погибало свыше половины пленников. Люди умирали в мучениях от жажды или сходили с ума.

Показательно, что при этом боливийцы даже не пытались сбежать: 90 процентов пленных были индейцами или метисами, которым плохо жилось в их родной стране, и в плену они чувствовали себя лучше, чем дома.

На родине, несмотря на богатство Боливии сырьевыми ресурсами (не только нефтью, но и цветными металлами), они влачили жалкое существование. В большинстве своем это были вчерашние поденщики-батраки (пеоны), день и ночь трудившиеся на богачей-плантаторов, или рабочие, которые, не разгибая спины, за копейки работали на рудниках.

Характерно, что уже после войны, когда по международным законам Боливия вынуждена была заплатить Парагваю за содержание своих пленных солдат и офицеров семь миллионов долларов, произошел курьез. Большинство «узников», к которым парагвайцы относились хорошо, отказались вернуться домой.

Их удалось выгнать лишь при помощи силы, пообещав впоследствии принять всех желающих ^[1165].

Впрочем, это было потом. А пока русские эмигранты удивлялись тому, что огромные толпы сдавшихся боливийцев находились прямо в сердце Парагвая, Асунсьоне, практически без охраны, которая состояла из одного вооруженного парагвайской винтовкой пленного же боливийца, которым этим был ужасно горд. Сами же пленные работали столько, сколько хотели сами. Как говорится, трудились от скуки.

Такое отношение пусть к пленному, но все же противнику было по меньшей мере странным: ведь, по сути, тем самым создавалась угроза того, что в случае их восстания она может быть захвачена ударом «изнутри». Это должно было сразу решить судьбу всей кампании.

Однако парагвайское командование не могло выделить дополнительные силы для охраны пленных из-за дефицита людской силы. Кроме того, оно и мысли не допускало о том, что эти многотысячные толпы могут восстать и тем более захватить столицу.

Секрет такого отношения к пленным врагам парагвайцев прост: им некуда было бежать, никто не угнетал их непосильным полурабским трудом, как на родине, и не морил голодом. Более того: местные женщины, и так страдавшие от отсутствия мужского внимания, проявили к недавним врагам сострадание, подкармливали их и даже давали деньги.

Обленившиеся и заметно потолстевшие в плену боливийцы и думать не хотели, чтобы снова бежать на фронт и тем более восставать. Они прекрасно помнили, как, находясь в своей армии, они умирали от жажды и метких парагвайских пуль. Жизнь в плену оказалась для них милей, чем суровая действительность на воле ^[1166].

При этом пребывание в Асунсьоне тысяч военнопленных никак не отразилось на криминогенной ситуации в парагвайской столице. По общему мнению международных экспертов и русских эмигрантов, этот город даже во время войны был едва ли не самым безопасным в мире. Но этому в немалой степени способствовало то, что кругом денно и нощно несли службу полицейские патрули ^[1167].

Что же касается малочисленности парагвайских пленных, объясняемой исключительными качествами местных солдат, их стойкость, по признанию русских офицеров, была вызвана «не только героическими примерами войны 1865–1870 гг., но и тем, что боливийцы нередко скальпировали пленников» ^[1168]. В основном это делали служившие в боливийской армии индейцы.

Нельзя не сказать и об отношении к парагвайским пленникам в Боливии. Сами боливийцы писали: «Один парагвайский пленный, приезжавший на трамвае в Каракалу, сговорился с местной чолой продать ей свое плюшевое одеяло всего за три песо. Присутствовавший при этом израненный в боях с парагвайцами же боливиец в гневе обрушился на женщину – «последний, мол, стыд потеряла!».

При этом он просто так дал парагвайцу три песо, который, очень довольный, остался при своем одеяле. Это было время дождей, похолодало, и пленному, наверное, было бы очень несладко в его летней солдатской форме.

Мне не раз приходилось быть свидетелем похожих сцен и хотелось думать, что подобные вещи происходят и с нашими боливийскими пленными в Парагвае, этой таинственной для нас стране, о жизни которой мы не имели ни малейшего представления» ^[1169].

Постепенно уважением к парагвайцам прониклись не только боливийские военные, по достоинству оценившие боевые качества своих противников, но и все боливийское население. Местные жители считали своим долгом не только поздороваться и пообщаться с работавшими в Ла-Пасе на строительстве бульвара Боливара парагвайскими пленными, но и принести для них что-нибудь съестное. Сами парагвайцы свидетельствовали, что даже дети дарили им сигареты.

По достоинству оценили качества парагвайских солдат и местные революционеры, пытавшиеся вбить парагвайцам в головы, что их правительство тоже виновато в разразившейся войне и навербовать из этой «потенциально революционной» среды кадры для вооруженной борьбы «против капитализма».

Однако за редчайшим исключением приобщить к «марксизму» и сделать из пленных бунтарей не удалось. Они прекрасно понимали правоту своего правительства, вступившего в войну вынужденно, уже по факту агрессии ^[1170].

События Чакской войны 1932–1935 гг. оказали очень большое влияние не только на дальнейшее развитие Боливии и Парагвая, но и всего региона в целом. Разгром направляемых немцами боливийцев нанес огромный урон авторитету Германии в странах Латинской Америки, где до этого он был практически непререкаемым.

Следует заметить, что германское влияние в регионе было обусловлено несколькими причинами, в том числе и не связанными с «воинской силой» Германии. Одной из них было то, что практически во всех странах Южной Америки еще с середины XIX века существовали крупные немецкие общины, которые через столетие, к началу Чакской войны, в общей сложности насчитывали здесь свыше одного миллиона человек.

Не был исключением и Парагвай, где немцы до прихода русских также играли большую роль. Само собой, эта солидная по численности и влиянию германская «партия», располагавшая к тому же серьезными финансами, оказывала сильное влияние на весь регион. А раз так, то значительная часть населения одновременно симпатизировала и Германии в целом.

Причем параллельно росту нацистских настроений в Германии схожие процессы происходили и в немецкой общине Латинской Америки. Поэтому неудивительно, что уже в середине 1930-х гг. во многих странах региона множились местные нацистские партии из немцев и метисов, проталкивавшие в своих странах германофильскую политику.